Тётя Элла носила длинные тёмно-зелёные платья с золотистой вышивкой, куталась в пушистые белые полушубки, пахла одуряющее сладко и курила тонкие вишнёвые сигаретки из клубнично-розовых пачек.
Она пила шампанское постоянно — Сириус предпочитал огневиски, а мать и вовсе водку, но тётю Эллу это никогда не смущало. Она всегда приносила с собой пару дорогих бутылок, лишнюю пачку сигарет и флакон духов в подарок. Мать морщилась, но от духов не отказывалась — Сириус знал, что она ставила их на полку и приказывала домовикам стирать пыль.
Тётя Элла много смеялась и много пила — она усаживалась на диван и просила налить ей шампанского. Сириус злился, но наливал — она ему улыбалась, а потом пила залпом; розовые капли падали на её хрупкие запястья в белом атласе перчаток и скатывались по тонким пальцам. Она весело запрокидывала голову вверх и беззаботно обнажала беззащитно-белое горло. Он хотел её задушить.
Элла отбрасывала пушистые волосы за спину, и они мерцали в свете свечей, дорого и богато струились по её спине жидким пряным шёлком. Сириус хотел нахрен отстричь раздражающие сладкие локоны, пахнущие черешней и этими приторными духами, от которых ему хотелось чихать.
— Сири, душечка, налей ещё бокал! — говорила тётя Элла снисходительно и протягивала ему пустой бокал.
— Сириус.
Она всегда называла его Сири и душечкой — поэтому Сириус ненавидел сокращение Сири и прозвище душечка. Тётю Эллу его ненависть не волновала. Он всегда её исправлял, но она только удивлялась:
— Разве я сказала не так? — она хлопала длинными чёрными ресницами и округляла накрашенный розовым рот, потерянно оглядываясь на мать: та только кривилась и хмыкала; тётя Элла недоумённо хмурилась и пожимала красивыми плечами, — не обижайся, душечка! Нальёшь ещё?
Сириус скрипел зубами, злился, но наливал ещё.
Тётя Элла принимала шампанское из его рук и иногда невзначай касалась его запястья кончиками пальцев — он только морщился, но не отстранялся; она хихикала по-девчоночьи тонко.
Тётя Элла оставалась даже после того, как мать отправлялась к себе; она с ногами забиралась в кресло, и Сириус зачарованно смотрел на тонкую ткань её чулок.
Она щебетала что-то про мужа, передавала новости от Беллатрикс, много шутила и делилась своими мыслями; Сириус только и делал, что вслушивался в её журчащий голос, походящий на гладкий мягкий бархат, по которому стелилась белая гадюка.
Но он её все равно ненавидел: особенно когда тётя Элла доставала из кармана мантии тонкую вишнёвую сигаретку и неторопливо закуривала. Пахучие розовые клубы черешневого дыма обволакивали всю гостиную и забивались во все углы; этот тошнотворно-приторный запах не выветривался ещё несколько дней, вплоть до следующего её визита.
— Ты слушаешь меня, душечка?
Сириус её не слушал — он сидел напротив тёти Эллы и повторял про себя все пыточные заклятия, которые только знал; более того, он хотел бы применить их на ней, но знал точно — тётя Элла наверняка сможет дать ему отпор.
Тётя Элла склоняла голову к плечу и локоны-змеи бархатом укрывали её грудь, а лукавые чёрные глаза ярко сияли в розовом полумраке гостиной. Она снова что-то говорила и в это же время наливала себе полный бокал шампанского, делала пару маленьких глотков и отдавала ему; их руки снова соприкасались.
Сириус тётю Эллу ненавидел отчаянно, а шампанское и вовсе не переносил.
Но когда она притягивала его к себе, чтобы поцеловать, то он позволял ей это сделать. Она хохотала и вплетала белые пальцы ему волосы; жадно вгрызалась в его рот, обвивала ногами и руками, липла всем телом, лихорадочно стаскивала его школьную мантию и нетерпеливо толкала на пол.
От неё пахло дымом и французскими духами, а её губы на вкус были как шампанское.
Но это не мешало ему её ненавидеть.
========== «Отомстить», Том Риддл/Андромеда Блэк. ==========
Когда-то Андромеда убежала из родного дома, лишь заметив на себе его взгляд — ей было пятнадцать, ему — около сорока, может, больше. Он смотрел — зазывно и жадно, будто голодный пёс на кусок свежего мяса, просто смотрел и улыбался, а в глазах у него плясали алые искры.
Андромеда не знала тогда его имени — он был просто абстрактным мужчиной с пугающим взглядом и ничего более, но чем старше она становилась, тем жаднее и голоднее становились его глаза — он смотрел на неё с тем самым видом, как умирающий от жажды — на глоток спасительной воды.
Поэтому Андромеда вышла замуж за Тонкса.
Не потому что хотела насолить матери; не потому что не любила все эти чистокровные заморочки; не потому что поссорилась с сёстрами. Нет. Все это было несущественно.
Он был частым гостем в их доме — мама говорила, что он её давний школьный друг, и часто приглашала его на ужины или обеды. Он приходил, но не всегда — Андромеда терпеть не могла оставаться на ужин вместе с ним, потому что он смотрел — и ей казалось, что еда — это она.
Он представлялся мистером Риддлом и при встрече целовал руку — ей и только ей; Беллатрикс и Нарциссу он игнорировал, но исправно прикладывался к её ладони холодными тонкими губами.
Её тянуло блевать от каждого его прикосновения.
— Добрый вечер, Андромеда, — здоровался он и коротко улыбался; от его улыбки её бросало в предательский жар какого-то странного иррационального стыда, будто она была в чем-то виновата. Андромеда стыдилась этого — и сама не понимала почему.
Иногда он касался её руки дольше положенного, отпускал ладонь на её плечо или задевал пальцами волосы — в этих дружелюбных ласковых жестах не было ни капли агрессии, но её это все равно пугало, даже если она внятно не могла объяснить, почему именно.
Однажды мистер Риддл поцеловал её в библиотеке. Он прижимал её к полкам, и корешки книг впивались в её спину, Андромеда мычала и била ладонями по его плечам, пока он безжалостно вгрызался в её рот, словно оголодавший зверь.
И взял он её там же — в тёмном закутке старой библиотеки, больно, кроваво и грубо, будто она была шлюхой с Лютного переулка, а не дочерью благородного семейства.
Андромеда кричала — с её губ срывались не крики, а животный вой, который не могли сдержать никакие чары, да он их и не ставил.
Андромеда кричала, безумно, надрывно и умоляюще; Андромеда умоляла остановиться; Андромеда просила прекратить.
Но её никто не слышал — ни родители, ни мистер Риддл, никто. Никто не желал слышать её крики, никто не пожелал прийти ей на помощь. И это, пожалуй, ранило её ещё сильнее, чем то, что он с ней сделал.
Она убегала глубокой ночью — десятки раз, но каждый из них заканчивался проигрышем; мать говорила — мистер Риддл важен для нас и хватала Андромеду за руки, когда та пыталась вскрыть себе вены.
Андромеда умирала — год за годом, день за днем, снова и снова.
И потом, много-много лет спустя, когда Андромеда выдирала ещё бьющееся сердце из его груди, её руки по локоть были в его крови. Она держала его в руках — сердце Тёмного Лорда, оно билось последние мгновения в её дрожащих ладонях, а она впервые за долгие годы страха, боли и ненависти была счастлива.
========== «Не друзья», Корбан Яксли/Беллатрикс Блэк. ==========
Корбан называл её «Беллз, детка», а Беллатрикс швыряла в него фамильными сглазами.
Они дружили с первого курса — старик Слагхорн почему-то искренне считал, что самых перспективных учеников надо сажать вместе. Не то чтобы Корбан был перспективным, но он был чистокровным, богатым и чрезвычайно обаятельным, а вот Беллатрикс — да, Белла была очень перспективной.
Их отношения сложно было назвать дружбой, скорее уж вынужденным сотрудничеством двух идиотов в совершенно идиотском мире.
Но Корбану было плевать на мир и идиотов — на уроках он от нечего делать валял дурака, дразнил гриффиндорцев и перебрасывался бумажками с Роди Лестрейнджем, а Белла — серьёзная черноволосая девочка с надменно изогнутым ртом, постоянно что-то строчила в тетради. Как будто не могла заняться чем-то более веселым.
Помимо уроков у них не было ничего общего. Совершенно. Ни одного соприкосновения, кроме этих совместных посиделок над одним учебником — Белла свои никогда не носила, она писала километры конспектов, а вот Корбан наоборот, постоянно таскал для нее книги, которыми никогда не пользовался. Равноценное деление сфер влияния за одной партой и стертая меловая полоска посредине — «мне нужно личное пространство, Яксли, ты бесишь!».
