— И часто ты играешь со своей дырочкой? — усмехнулись ему прямо в ухо. А затем поцеловали в шею. Чувствительно и до мурашек. — Можешь не отвечать. Я и так чувствую, что часто. Плохой мальчик, — скользкие пальцы свободно входили в Плисецкого. Сгибались внутри, растягивали, гладили.
От этой невозможной пытки Юру пробирала предоргазменная дрожь, но она была до того неуловимой, что хотелось рыдать от бессилия.
Алтын ещё раз поправил сползающую ногу Юры и толкнулся вперёд так, что крупная горячая головка прижалась к его слишком раскрытой ложбинке и начала настойчиво проникать внутрь. Юра заскулил и повернул голову чуть вбок, чтобы поймать рот Отабека и укусить его за губу. Леруа как мог старался ослабить Юрину боль от проникновения, начиная двигаться, массируя собственными сокращающимся внутренними мышцами член Плисецкого внутри себя. И Юра благодарно огладил его по груди и животу, проникая кончиком среднего пальца во впадинку пупка. А затем и сжимая в кулаке член Джей-Джея, начиная грубовато ему надрачивать.
Тем временем Алтын, решив, что Юра попривык к распирающему ощущению внутри себя, начал осторожные толчки, тем самым заставляя скулящего Юру двигаться и в Жан-Жаке. А затем запустил руку через Плисецкого и обхватил его белый кулак, помогая дрочить тяжело дышащему Леруа.
— Он пахнет просто потрясающе, — восторженно поделился Отабек, носом зарываясь в белые влажные пряди.
— Иди сюда, — повернул голову Жан-Жак к Юре, и тот подался вперёд, впечатываясь в горячие губы Леруа, который завёл руку назад, хватаясь за волосы на затылке Плисецкого и притягивая его к себе ближе для глубокого поцелуя. По ногам прошла дрожь, нагреваясь и скапливаясь в стопах.
Это бесконечное, горячее, пульсирующее движение не могло длиться вечно. Сладкие толчки и перекатывающееся от Отабека через Юру к Джей-Джею наслаждение доводили до края. Толкали к мягкому обрыву, наполненному бледно-розовым маревом сладости.
Юра не выдержал и завибрировал всем телом, судорожно сжимаясь и сжимаясь, скуля, как котёнок, и неконтролируемо сжимая руку на члене Леруа.
Охренительно.
Юра, кажется, отключился на несколько секунд, а когда очнулся, увидел, как Жан-Жак, оседлав бёдра Отабека, стимулирует свою простату его некончившим членом, извиваясь и выгибаясь для лучшего проникновения. Это выглядело настолько гармоничным, красивым, завораживающим, что Плисецкий не смог удержаться, подполз размягчившимся телом к ним и прильнул губами к красному члену Леруа, помогая кончить.
— Хороший мальчик, — Джей-Джей запустил свои пальцы в его волосы, поглаживая кожу головы и закрывая глаза от наивысшего наслаждения. Ему хватило всего нескольких движений, и он излился в тёплый рот Юрочки, ритмично сжимая запульсировавший член Беки, который тоже провалился в черноту сногсшибательного оргазма.
Три измученных ласками тела лежали на смятых простынях, с силой сжимая друг друга и лениво перебирая пряди сырых волос, а где-то совсем недалеко стройная девушка по имени Мила, счастливо потирала руки, радуясь своему сработавшему плану.
Юра, ее друг, давно мечтал о двух охрененных парнях и все никак не мог осмелиться к ним подойти. Поэтому девушка немножечко помогла ему, сказав Беке и Джей-Джею, как тот по уши в них втрескался, и поделилась номерком его работы. И вот теперь она была полностью довольна, когда на ее телефон пришла эсэмэска с текстом:
«Спасибо, Мила, мы у тебя в должниках. Юрочка просто ангел».
========== Коснись моего сердца ==========
Комментарий к Коснись моего сердца
Картинка - https://ibb.co/c3HqeH
AU-вселенная, в которой у влюблённых людей светится сердце. И чем ближе их объект любви, тем ярче свет.
— … тройной тулуп! Вы только посмотрите, как он хорош! — восторженно вещал диктор с экрана телевизора.
Юра, закатив глаза, стащил с себя ночную футболку, приготовившись к ежедневной, приевшейся до отвращения утренней процедуре. Он сел перед столиком на диван в гостиной, где крутили повтор выступление фигуристов. И в данный момент на экране мелькало бесстрастное лицо Отабека. Без эмоций, как у каменной статуи. И такое же совершенное. Юру тошнило от его идеальности.
Перед ним на столике стояла баночка с тональным кремом, а ещё лежали пластырь и бинты с ватой. Юра каждое утро замазывал себе кожу на груди, через которую влюблённо светилось мягким розовым светом глупое сердце. Но вскоре одной тоналки оказалось мало, поэтому Плисецкий вдобавок к крему ещё наклеивал себе на грудь в несколько раз сложенный бинт с ватой и намертво заклеивал пластырем, чтобы вечером отдирать его с раскрасневшейся кожи и вполголоса материться на Алтына, из-за которого его сердце начинало гореть словно факел.
Он бы не мучил себя и не включал бы выступления Алтына во время своих процедур, но так сердце светится особенно ярко, и можно было замазать все «просветы», чтобы никто не заметил его любовь, сияющую под одеждой во время тренировок.
Он завидовал Виктору и Юри, которые совсем не скрывали свою любовь под плотной одеждой, и хотел бы тоже открыто нести в груди тёплое солнышко. Но вместо этого он в три слоя запечатывал себя тоналкой, наглухо закрывал бинтами и натягивал сверху тёплую чёрную водолазку, чтобы ни один лучик не просочился.
Когда Плисецкий добрался до «Ледового», то в раздевалке встретил уже покатавшегося Юри, который переодевался из спортивного в повседневное.
— Здравствуй, Юрио! — как всегда мерзко-радостно воскликнул Кацуки.
— Здорово, — буркнул Плисецкий, скидывая свой рюкзак на скамейку перед металлическими шкафчиками.
— Ты так тепло одет. Неужели на улице резко похолодало? — спросил Юри, выразительно глядя на его леопардовый плотный бомбер поверх свитера с горлом.
Юра замер.
— Эм… я заболел, морозит немного, — неловко ответил он, отвернувшись.
Кацуки хотел спросить что-то ещё, но в дверях вовремя появился Никифоров, окликая японца.
— Юри! Ты скоро, мой сладкий пирожок?
Плисецкий демонстративно сделал вид, что его тошнит.
— И тебе привет Юрочка, — улыбнулся Никифоров.
— Виктор, — влюблённо выдохнул Юри, подбегая к выходу и принимая протянутую ладонь Виктора, у которого из-под V-образного выреза ясно виднелось гордое солнце. И ещё Юрий заметил яркий свет, пробивавшийся сквозь ткань легкой футболки Кацуки. Пока Никифоров не появился, свет не был таким очевидным.
Плисецкий горько закусил губу. Здорово было вот так, не стесняясь, показывать свои чувства. Юра хотел бы так же.
Хотел бы не прятать свой свет.
Люди даже придумывали разные способы продемонстрировать своё сердце, как Мила. Она таскала разнообразные кофточки, то с вырезами именно на груди, то со вставками из прозрачной сеточки. На тренировках грудь ее светилась тускло, что давало понять — предмет ее любви находится не на катке. Но зато во время выступлений было видно, что в числе зрителей есть тот, для кого это сердце горит.
А один раз Плисецкий видел, как ее поздно вечером с тренировки забирали на машине, и Милка освещала себе путь в темноте сияющим сердцем, как прожектором. И в ответ из окна автомобиля сиял точно такой же прожектор.
Было одновременно здорово осознавать, что такая любовь действительно существует — взаимная, всепоглощающая, объемлющая; и горько, что у самого такой любви нет.
Привычно откатав несколько раз свою программу и поработав над отдельными элементами и трюками, Юра тяжело, но удовлетворено выдохнул и отправился обратно в раздевалку. Мышцы приятно тянуло, а ткань тренировочного костюма неприятно липла к телу, сковывала движения и мешалась.
Мало того, что сердце светило, как ненормальное, так оно ещё и грело Юрочке все внутренности. В прямом смысле жгло кожу изнутри. Плисецкий знал, отчего такая реакция — объект его любви не находится рядом. И сердце всячески пыталось показать владельцу, что нужно признаться и подарить Отабеку свою любовь. Глупый орган не понимал, почему ему запрещают светиться для того, в кого он влюблен, поэтому болел, бунтовал, мешая Юре жить.
