Он ничего не чувствовал, когда меня увидел, тогда как я думал, что умру лишь от одного его взгляда. Равнодушного взгляда. Я так хотел, чтобы он хоть что-то чувствовал по отношению ко мне, что стал его изводить.
Ведь легче заставить человека себя ненавидеть, чем полюбить.
Я издевался над ним, чтобы ночью кропотливо восстанавливать в памяти его горящие гневом прекрасные глаза и блестящие от частого облизывания губы. А когда я снова услышал, как он играет, то еле себя сдержал, чтобы не сжать его в объятиях и никогда не отпускать. Но вскоре одной эмоции от него мне оказалось мало. Я хотел его самого. Хотел его до боли в груди. И когда увидел с его дружком, то почувствовал ревность.
Такую жгучую ревность, что хотелось что-нибудь поломать. Это ужасное чувство. Оно выжигало мне глаза и мозг. И тогда я не нашёл ничего лучше, чем просто привязать его к себе с помощью его любимой флейты.
Я сам себя ненавидел за это. Ненавидел, что вызываю в нём боль своими действиями, но просто не знал, как иначе. Я был так глуп и самонадеян. Сам загнал себя в ловушку. Не хотел причинять ему боль, но с каждым днём причинял её всё больше. Корил себя, не спал ночами, сидя на коленях перед его кроватью и гладя по волосам. И боялся, что, если отпущу его, верну ему эту чёртову флейту, то он оставит меня. Больше не будет того, чем я бы смог его удержать.
Хотел сделать, как лучше, а поступил как эгоистичный идиот. Этим шантажом сделал больно и себе, и ему. Но и выхода другого найти не мог. Вот такой болван.
А после того, как увидел ярость на его лице, когда случайно уронил флейту, то понял, что был прав. Он ненавидел меня, и бросить меня ему не давала только любовь к своему инструменту. И теперь, когда я и его уничтожил, причин оставаться со мной у него не было.
Я был разбит. Не знал, что мне делать и как заслужить прощения. Он ушёл из комнаты и не пустил меня к себе, а я как побитый щенок сидел на полу за стенкой и скрёбся, моля о прощении. В конце концов, я не мог находиться в нашей комнате один и ушёл. Я не хотел пить, но дешёвый паб, в который я забрёл, оказался как раз подходящим для того, чтобы тут забываться. Стоящий за барной стойкой молодой паренёк не хотел продавать мне алкоголь без документов, но после, выслушав мою историю, сам налил и мне, и себе. Раньше я не пил совсем, поэтому разморило меня быстро. Саймон, так звали бармена, наотрез отказывался мне больше наливать, сколько бы я его ни упрашивал. Вскоре ко мне подсела какая-то девушка и начала откровенно заигрывать со мной и напрашиваться в гости. К тому времени я мало что соображал, поэтому как я оказался с ней у себя дома — для меня всё ещё тайна.
Когда я увидел Магнуса у нас в комнате, то на секунду отрезвел и почувствовал себя конченным мудаком. Что он решит, если увидит ту девицу, которая клеилась ко мне всю дорогу?! Я, не помня себя от страха и паники, закрыл его на балконе, в надежде как можно скорее выпроводить её из дома и нормально объясниться, долго и мучительно вымаливая прощение.
Но девушка, имени которой я не запомнил, уже расположилась в гостиной, открывая коллекционный дорогущий виски Асмодея. Господи, да он же убьёт меня! Пришлось быстро переводить её внимание на себя, и она приняла мои уговоры как знак к действиям более серьёзным. Очнулся я уже в своей комнате, когда эта дама стаскивала с меня штаны. Первая и единственная мысль у меня была, чтобы Магнус не увидел это через балконную дверь. Хоть я и зашторил занавески, щели между ними были приличные. Благо, ничего не произошло, потому что у меня банально не встал. Я не хотел её и даже не старался как-то оправдать перед ней свою неудачу. Но девушка ничуть не расстроилась, греша на выпитый алкоголь. Она даже подумать не могла, что может быть не привлекательной для кого-то. Я вызвал ей такси и распрощался.
К тому времени мне стало совсем тяжко, я еле дотащил своё тело до дивана в гостиной, где вырубился моментально, как только коснулся подушки.
А когда утром обнаружил окоченевшего Магнуса на балконе, чуть с ума не сошёл от вины. Как же можно было так напиться, чтобы забыть своё самое драгоценное сокровище одного замерзать на улице! Я думал, что умру от этого чувства болезненной жалости и жгучей вины. Я был готов на всё, только бы Магнус перестал смотреть на меня с таким холодом. Потому что держать его в своих руках, такого хрупкого, родного, любимого и знать, что он меня не любит, было невыносимо. И то, что он попросил, сначала ввергло меня в шок, а паника задолбила в висках. Но я знал, что выполню любой его каприз. Вытерплю самую жуткую боль. И расстанусь с чем угодно ради него. И никакие стыд и позор от своего несовершенства не стоят того, чтобы я ещё раз потерял Магнуса.
Он уснул прямо в моих объятиях, а я всё утро баюкал его и целовал раскрасневшееся лицо. А ближе к обеду у него поднялась температура, и он не просыпался. Я так испугался за него, что думал, лишусь рассудка. Ведь это всё из-за меня. Из-за меня он провёл ночь на балконе с мокрой головой и сейчас мучается с температурой.
Вызванный мною врач выписал лекарства и назначил постельный режим. Он долго смотрел на меня прищуренным взглядом, будто я что-то ему не договариваю. Будто знал, что я виноват в болезни Магнуса.
Или у меня уже начиналась паранойя?
Когда врач ушёл, я не отходил от Магнуса ни на шаг, пока он спал. Он крутился, метался по простыням, что-то бормотал во сне, он был горячим. Я мог лишь иногда вливать в него лекарства, когда он ненадолго приходил в сознание, и целовать его длинные тонкие пальцы.
Меня охватывала такая болезненная нежность к больному Магнусу, что я физически ощущал, как моё сердце обливается кровью. Я хотел защищать его. Всю жизнь этого хотел. С того самого момента, как он спас меня от того пса, я хотел стать сильным для Магнуса. Хотел, чтобы он видел во мне не только слабого, беззащитного ребёнка, а сильного, уверенного в себе парня, который сам кого хочешь сотрёт в порошок ради него.
Но как оказалось, я смог защитить его от кого угодно, кроме себя…
И от этого было хуже всего. Я так старался быть лучше для него, даже не осознавая, а нужен ли я ему вообще.
И теперь, кажется, я дошёл до той черты, переступив которую, уже ничего никогда не исправлю, если буду поступать так, как сам хочу, а не так, как хочет Магнус.
Я последний раз ласково провёл по ладони спящего Магнуса, оставил в самой середине долгий поцелуй, и поднялся, чтобы всё исправить.
Я стремительно вошёл в душевую комнату, подошёл к раковине, достал из шкафчика, который висел на стене, бритву и включил её, внимательно всматриваясь в своё лицо в зеркале, испытывая к себе лишь отвращение.
Понятно, почему Магнус меня не переносит. Как можно смотреть в эти глаза и чувствовать симпатию?
Вот и я не знаю.
Я провёл по волосам ладонью, запоминая их длину и мягкость, затем поднёс машинку ко лбу и надавил, сбривая. Послышался резкий звук срезаемых мелкими бритвами волос, и в раковину упало несколько прядок.
Я смотрел в отражение и чувствовал, как с каждой прядью срезанных волос мне становится легче и боль в груди чуть отпускает.
И я понял, что сделал бы это ещё сотни раз, лишь бы только Магнус был рядом.
Только бы меня простил.
========== Часть 4 ==========
Магнус не просыпался до самого вечера. Алек успел прибраться в ванной, приготовить ужин и встретить родителей, которые, мягко говоря, были шокированы его преображением. Мариз долго смотрела на него задумчивым взглядом, а Асмодей даже похвалил его, пока Алек не развернулся, чтобы пойти в свою комнату. Тогда его отчим резко замолчал, наверное, заметил рубцы на затылке, но Алек не остановился. Пусть Мариз займётся объяснениями, у него и так есть чем, а, вернее сказать, кем, заняться.
Алек померил Магнусу температуру и, убедившись, что та спала, наконец мог облегчённо выдохнуть. Он стащил с себя одежду и забрался к Бейну под одеяло. Магнус был тёплый и мягкий. Он сам неосознанно в полудрёме лип к прохладному Алеку и обвивал его руками и ногами. Лайтвуд млел в его объятиях, осторожно гладил по спине и позволил себе украсть несколько лёгких поцелуев в губы. Просто не смог сдержаться, когда видел рядом с собой такого Магнуса. Разомлевшего и родного.
