– Я получил красное знамя, а ты не можешь смириться? Не согласен – и цепляешься, хочешь так насчитать, чтобы себе знамя оставить? Мы – бригадиры, а не счетоводы, руководим производством, а не на счетах щелкаем! Как командиры, мы должны крепкой хваткой держать… – Муса вскинул свою ручищу и сжал кулак, показывая, как крепко надо держать. – А не крепко держать – все равно что не держать вовсе, это слова Председателя Мао. Что толку считать да пересчитывать? Вы мне еще камни на песчинки пересчитайте! Ой, брат Уфур! Ай да бригадир Уфур! Какой же вы у нас интересный да забавный человек! Я посмотрю, вам не столько прозвище Уфур-Фаньфань подходит, сколько Уфур-Несносный!
Слово «несносный» в уйгурском языке используется довольно интересно; в нем есть оттенок насмешки, когда так говорят о человеке. «Несносный» – человек мелочный, думает лишь о себе, раздражается попусту; а еще лезет в драку, пусть только на словах, и всегда терпит поражение, к нему относятся с пренебрежением. Но это не бранное слово. При ссоре люди говорят его прямо в лицо, критикуя, а не ругая; но слово это крепкое, против него не поспоришь: если тебя называют несносным, а ты злишься, краснеешь, споришь – это только лишнее доказательство «несносности». Когда Муса употребил это слово, все собрание засмеялось, а Кутлукжан и без того уже давно хохотал, раскачиваясь взад-вперед.
Уфур мигом вскочил на ноги и страшно сверкнул глазами:
– Это кто из нас несносный?! Идем, прямо сейчас посмотрим на поле и увидим, кто врет!
Муса вытянул шею:
– Ты чего на меня орешь? Я бригадир Седьмой бригады, а не твой ребенок!
Кутлукжан махнул им, велев сесть, и громко сказал:
– Что это такое? Это неподобающее поведение; мы устраиваем соревнование не ради конкретных личностей, не для того, чтобы вы знамя вырывали друг у друга, а чтобы поощрить работу, чтобы широко раскрытыми глазами смотреть на успехи других бригад, чтобы учиться друг у друга лучшему и помогать друг другу! Товарищ Уфур, вы же член партии, старый бригадир; почему до сих пор не можете занять правильную позицию? Бригадир Муса, вы тоже погорячились! Красное знамя уже отдали вам, решение принято!
Кутлукжан еще не успел закончить, когда Уфур развернулся и пошел к выходу. Он с шумом распахнул дверь и ушел.
– Это… это… это… – Кутлукжан даже побледнел, стукнул по столу, и лицо его стало страшным от гнева. Таким его не видели прежде. – Что это за член партии! Что это за бригадир! – громкий голос разрезал тишину. – Как можно так вести себя перед начальством, так относиться к организации! Так нельзя! Надо осудить такое поведение и решить вопрос, принять организационные меры! Завтра на ячейке будем решать вопрос, а не решим – отправим в коммуну, пусть там решают… – и, фыркнув, уже тише добавил, будто сам себе: – Ну никакого порядка в этом мире…
Никогда еще собрание не проходило в такой гнетущей атмосфере.
– Собрание окончено! – гневно объявил Кутлукжан. Члены бригады обливались холодным потом от страха за Уфура, не зная, какие неприятности ждут его впереди. Лисиди был поражен: он не думал, что Уфур может быть таким своенравным, неосмотрительным, так горячиться, и такого гнева у Кутлукжана он тоже не мог предположить. Кутлукжан, когда улыбался и был ласков, делал это сознательно, и то, что он в гневе метал громы и молнии, тоже имело определенную цель.
На другой день Лисиди нашел повод поговорить с Кутлукжаном:
– Что касается Уфура, то, думаю… – начал он.
– Дело совершенно ясное, – махнув рукой, прервал его Кутлукжан и демонстративно зевнул, показывая, что речь идет о чем-то неинтересном, как бы давно позабытом, о далеком прошлом. – Муса действительно немного преувеличил. А Уфур немного не сдержался. Зависть! Но так уходить с собрания совершенно непозволительно! В нашей работе тоже не без недостатков. Соревнование, например: сравниваем результаты, где лучше, где хуже – все относительно… – Тон Кутлукжана был такой мягкий и беспристрастный, словно тот собирался всем участникам соревнования – в том числе и себе, и Лисиди – каждому выдать по тридцать ударов палками для начала.
Однако Лисиди не отступал:
– Вы вчера предлагали осудить Уфура, решить вопрос, доложить в коммуну…
– Конечно, надо решить вопрос! – лицо Кутлукжана стало каменным. – Пустить такое на самотек было бы ошибкой! – сказано это было без нажима, без указания на то, к чему и к кому относилось. Затем Кутлукжан, опустив глаза, обратился к бухгалтеру большой бригады по поводу какого-то денежного перевода, не обращая больше внимания на Лисиди. И вдруг, подняв голову, сказал ему:
– Я с ними поговорю. Проведу работу. – И снова перевел разговор на другое. Видя это, Лисиди понял, что продолжать бесполезно – слушать его не будут.
Внимательно наблюдая за Кутлукжаном, Лисиди постепенно понял: все эти громогласные заявления после ухода Уфура были на публику, чтобы укрепить авторитет секретаря перед бригадирами, чтобы те больше уважали его; «ругать незамужнюю дочку, чтобы невестка слышала» – так это называется. Сейчас он собирается «толочь воду»: если разбираться с Уфуром, то придется отменять решение о переходе знамени, и тогда пятна ржавчины, как говорится, будут на лице Мусы, которого Кутлукжан одной рукой поддерживает.
Вот так обстоят дела. Потом, когда Уфур пришел к Кутлукжану с самокритикой, секретарь, смеясь, взял его за руку, а когда тот руку убрал за спину, положил свою мягкую ладонь Уфуру на плечо, так что тому показалось, будто по плечу ползет жирный червяк. Кутлукжан сказал:
– Вы это, конечно, правильно говорите, есть неточности в докладе бригадира Седьмой бригады, я их уже критиковал. А Четвертая бригада по-прежнему работает хорошо, да. Однако красное знамя у вас задержалось, так недалеко и до зазнайства и самоуспокоенности. Знамя в этот раз дали Четвертой бригаде, и это для вас хороший стимул. Разве это вам не на пользу?
Уфур не знал, что и сказать. Это тоже такой талант Кутлукжана: он искусно обходит разногласия, в любой момент готов повернуть беседу хоть на запад, хоть на восток, всегда найдет нужное слово; пошумит на востоке, а зайдет с запада, будет ходить кругами и уворачиваться, избежит прямого столкновения и оставит противника в недоумении. Решая вопрос так мастерски, он сам чувствует удовлетворение от своего превосходства и выглядит величавее…
Это было два месяца назад, а сейчас проблемы у бригадира Уфура гораздо серьезнее.
Лисиди увидел Уфура еще издали. Он с помощниками – крепкими парнями – косил люцерну. Утренняя роса еще не высохла, зеленая, с нежно-фиолетовым отливом трава с мелкими мясистыми листиками пахла сладко, не так, как пахнет обычная; скорее, как пахнет сладкий картофель. Солнце едва показалось над горизонтом, и по полю растянулись длинные тени косарей. Под ногами у них была ровная, аккуратно выкошенная земля, на ней ровными рядами лежали кучки люцерны. Лисиди ступил на поле и позвал:
– Бригадир!
Уфур неторопливо поднял голову, молча пожал руку Лисиди. Потом снова взялся за косу и размахнулся.
Косить траву – тяжелая работа. Уфур же косил так, словно это не стоило ему никаких усилий. Он расставлял ноги, не спеша распрямлялся, чуть наклонялся вперед, выносил вперед правую руку, а левой поддерживал длинную рукоятку косы; потом делал взмах справа налево – и лезвие неслось сквозь траву со свистом, оставляя за собой большую дугу, метра два с лишним; свежескошенный пласт люцерны ложился ровно, стебелек к стебельку, верхушка к верхушке, открывая под собой землю. Уфур делал широкий шаг вперед, снова принимал начальную позу и снова – ш-ш-ш-ш! – свистела коса. Ширина шага, наклон спины, угол в предплечье и захват косы – все было выверено, подчинено строгой закономерности, как движения спортсмена, как танец, все было таким же завершенным и прекрасным. Уфур – мастер косить. Вместе с ним работали еще несколько человек: казалось, будто кто-то двигался быстрее, чем он, кто-то сильнее вел плечом, у кого-то шаги были пошире, а кто-то больше захватывал косой – но только никто не мог за ним угнаться. Уфур шел впереди, за ним оставалась широкая чистая полоса, словно поле аккуратно стригли под машинку и скошенная трава лежала ровно, кучка за кучкой.
