Много воды утекло с тех пор. Кутлукжан потом был старшим работником у толстопузого Махмуда; после Освобождения стал активистом, членом партии, кадровым работником. Сейчас вспомнилась эта мелочь из прошлого – но чем она поможет делу?

Прозвище Кутлукжана было Утиный хвост – уйгуры имеют в виду, что утка выходит сухой из воды; такое прозвище намекает, что этот-де человек из любой ситуации выйдет без ущерба для себя; конечно, прозвище не очень-то хорошее, но что тут скажешь – ведь это всего лишь прозвище.

Днем, перед «Максимовым», Кутлукжан ведь занял четкую позицию, верно? Да, все верно: он строит дом, доказывая тем самым, что ничуть не колеблется. Очень убедительно.

Ильхам постарался сосредоточиться. Кутлукжан тем временем продолжал свой доклад – речь его лилась ровным потоком, не прерываясь ни на минуту; он уже перешел к теме капитального строительства и рассуждал о том, что, наверное, стоит в большой коммуне построить баскетбольную площадку, о том, что крышу комнаты заседаний ячейки непременно надо покрыть еще одним слоем глины, чтобы не протекала… И наконец подвел итоги:

– Если коротко, то вот такие предложения у меня. Итак, мы должны усердно трудиться, и не просто усердно трудиться, а втройне усердно трудиться, надо приложить все свои усилия, и чтобы эти усилия были самые энергичные, чтобы нам хорошо поработать… Ну а теперь – какие у вас будут предложения?

Ильхам, ты только приехал, ощущения у тебя острее. Дауд, ты в большой бригаде устраиваешь мастерские, это рядом с дорогой, там многое можно увидеть. Мумин-брат, ты у нас самый старший, и к тому же весь день разъезжаешь, каждый арык осматриваешь – ты что-нибудь заметил? Ночной смене на поливе – выдавать компенсацию по нормативам, согласны? Санир, ты у нас женщина, женщины – это половина человечества, прекрасная, так сказать, половина… – Кутлукжан всем кивал, подбадривал.

Санир устала слушать; она невольно звучно зевнула и тут же поспешила прикрыть рот уголком повязанного платка.

Дауд поднял голову, откашлялся и спросил:

– Секретарь, для чего мы сегодня проводим собрание ячейки?

Этот вопрос нарушил унылую атмосферу, нагнанную перескоками Кутлукжана с одного на другое.

– Обсуждаем рабочие вопросы! – парировал Кутлукжан и насторожился.

– Обсуждаем – какие рабочие вопросы? Крыть крышу глиной или не крыть? Если надо, то крыть. Об этом мы говорили на ячейке уже много раз.

– Правда? – усмехнулся Кутлукжан. – Ну что ж, может быть, может быть. Мы, сельские кадровые работники, не особенно культурные, не записываем все аккуратно в книжечку. О чем вспомнится – о том и говорим. Раз не сделано до сих пор, так оно и вспоминается постоянно, а то бы и не вспоминал, выбросил бы из памяти…

– Я говорю, что такие собрания ничего не решают. – Дауд не смягчился от полусерьезного тона ответа и продолжал говорить строго.

– Ну, тогда ты скажи, как надо их проводить, – Кутлукжан напрягся.

– Собрание по рабочим вопросам надо проводить на одну тему, центральную, говорить сначала об одном, потом о другом, – пояснил Мумин.

– Хорошо, скажите тогда – что у нас «центральное», что надо разбирать в первую очередь?

– Я так скажу: сейчас главное – побороть порочный стиль и нездоровое влияние, в том числе и некоторых наших, здешних… – сказал Дауд. – «Больше всего сейчас влияет на всю нашу работу порочный стиль в работе. Этот порочный ветер дует к нам извне, из других мест, но есть и наши здешние плохие люди, которые это подхватывают…»

– Правильно, – подхватил Мумин. – Сейчас в большой бригаде идейность нестойкая, кое-кто хочет уйти. Их меньшинство, но нельзя сказать, что таких нет совсем. Но у некоторых членов коммуны идейность шаткая. В Седьмой бригаде пропало зерно, так и не разобрались до конца. Наша большая бригада рядом с большой дорогой, да и недалеко от города, новости разлетаются быстро, ничего не скроешь. Многие не понимают, что же все-таки произошло и что дальше будет; они опасаются, боятся…

– Чего это они боятся? – перебил Ильхам.

– Так вот то-то и оно, что непонятно чего! – развел руками Мумин. – Страх – это как заразная болезнь. Раз я поехал в город за покупками, зашел в универмаг, а там ребенок вдруг стал капризничать и ни с того ни с сего заорал «мама!» – и бросился на улицу; за ним побежали двое взрослых, тоже орут – ну и вся толпа в магазине заметалась. Потом только дошло, что ничего не случилось!

Все засмеялись.

– Если бы только боялись – не беда; а то беда, что кое-кто и не боится, хоть их и мало. Они, наоборот, радуются. Вроде как у нас тут что-то не так, и этим можно воспользоваться в своих интересах. Вроде как то, что партия говорит, уже и не работает, и нет на них, стало быть, управы. А в неразберихе они и рады поживиться, пока пожар – тащи, что плохо лежит, в мутной воде хорошо рыбу ловить… – сказал Дауд.

– Ты про кого? Кто это на пожаре ворует и рыбу в мутной воде ловит? – вскинулся Кутлукжан.

– Да уж есть такие.

– Раз есть – надо их вывести на чистую воду! – строго сказал Кутлукжан.

– Бао Тингуй и жена его – точно из таких! – лицо Дауда раскраснелось. – Один в высоких ботинках, а другая – длинный червяк, баотингуева жена по прозванью Хао Юйлань! Недаром же «юлань» по-уйгурски – змея!

– Нехорошо так переворачивать имена товарищей-ханьцев! – оборвал его Кутлукжан.

– Да все одно, с тех пор как они сюда в мастерские работать пришли, ничего путного еще не сделали! Все чего-то темнят, хитрят. Сегодня после обеда чужой шофер приезжал – они ему чинили машину и подменили детали…

– Это они перепутали, когда разбирали и собирали, уже исправили все, – тихо пояснил Кутлукжан Ильхаму – Ты говори о своем… – и махнул на Дауда рукой.

– Хао Юйлань с больных требует денег, яйцами берет, маслом, досками. И еще их свинья пьет воду прямо из арыка! Члены коммуны на селе очень недовольны. Тайвайку говорит, что прибьет эту свинью, если они ее еще хоть раз выпустят!

– Что это такое! – Кутлукжан стукнул ладонью по столу. – В такое время убить свинью членов коммуны ханьской национальности! Что это за слова? Это же реакционные настроения! Чем ты думаешь?

Мгновенно вспыхнувший гнев Кутлукжана и его официальный тон заставили всех быстро переглянуться.

Кутлукжан натянуто улыбнулся и обратился к Ильхаму и Санир:

– Вы тоже, пожалуйста, высказывайтесь! Не сидите молча.

Ильхам увидел в его словах и другой, скрытый смысл: слишком много наговорили Дауд и Мумин, хватит, пора с ними заканчивать; кроме того, они приплели сюда Бао Тингуя с его женой, и надо прикрыть эту тему.

Но Дауда запугать не получилось. Он подумал-подумал, а потом сказал:

– Я не думаю, что воспитывать членов коммуны ханьской национальности в вопросе уважительного отношения к обычаям национальных меньшинств плохо; в этом нет ничего реакционного.

– Так значит, можно убить чужую свинью?

– А кто ее убил?

– Говорили же, что ее убить надо?

– Это в гневе было сказано.

– Да хоть бы и в гневе: разве можно так говорить? – Кутлукжан и Дауд продолжали препираться.

Мумин сказал.

– Руководство большой бригады могло бы, мне кажется, поговорить с Бао Тингуем на эту тему. Надо сказать ему, что свиней держать можно, но в загоне. В этих словах нет ничего плохого…

– Э-э! Брат Мумин, вы все упрощаете! Какое время сейчас! Ты – уйгур, я – уйгур… – Кутлукжан водил в воздухе указательным пальцем. – Если мы будем такие слова говорить, то какие потом могут быть последствия? Какие бы сделали выводы еще пару лет назад? Если кому-то не нравится Бао Тингуй – отправляйтесь-ка сами в коммуну и говорите с секретарем Чжао…

– Что же, по каждому такому вопросу ходить к секретарю Чжао? – не соглашался Мумин.

– Да разве так можно все решать?! – не выдержал Ильхам. А потом спокойно продолжил: – Мы – члены Коммунистической партии Китая, члены ячейки Патриотической большой бригады коммуны имени Большого скачка, а не какой-то «уйгурской ячейки». Как можно так ставить вопрос!