Выплюнула платок – сильна! И достаточно разумна, чтобы не менять позы и не ссовывать с глаз шарфа. Рейли натянул правый сапог, притопнул, крякнул и заметил скучно:

– Если вздумаете сейчас орать, тогда уж точно убью. Вы кто – его сексотка?

– Простите?

– Осведомительница?

– Ещё чего… Я студентка. То есть учусь во 2-ой студии Петроградского филиала ВХУТЕМАСа.

– Думаете, среди студентов нет сексотов? Тогда – любовница?

– У меня брата арестовала ЧК. Он ни в чём не виноват, я так думаю… Ну, разве что болтал лишнее. Володе удалось передать записку, что грозит расстрел. А товарищ Буревой пообещал передать моё заявление в руки председателю товарищу Семёнову и самому дополнительно, лично похлопотать. А взамен… Вам ведь понятно, чего эта свинья потребовала взамен.

– Ну да. А как вы с ним познакомились?

– Он подошёл ко мне, когда стояла в очереди на передачу.

– Вы написали заявление позавчера, а фамилия ваша Силантьева?

– А откуда вы узнали?

– Просматривал бумаги товарища Буревого. Он никому ваше заявление не отдавал.

– И я же догадывалась, догадывалась! – взвизгнула барышня, так что Рейли пришлось угомонить её («Тише! Тише!»), оторвавшись от неприятного процесса поиска ключей в чужой, сдавившей ему плечи кожанке. Ключи обнаружились в правом кармане, но запомнившегося тогда, на Офицерской, среди них нет. Квартиру надлежит как ни в чём не бывало запереть, это замедлит расследование. Что она там несёт? Достоевщина какая-то…

– И всё-таки надеялась, что он поможет Володе. Как противно! Если хоть какая-то надежда оставалась, хоть тень надежды… Я должна была сделать для Володи всё, что могла. Меня не физическая сторона пугала: я, технически говоря, уже не девушка – перетерпела бы как-нибудь… Но с нравственной стороны ситуация отвратительна.

– Скажите лучше, вы не сидите на ключе?

– Что? – и почему-то обиженным тоном. – Если вы о ключе от его квартиры, то где-то с этой стороны двери. Зазвенел, когда вы так зверски меня толкнули.

Кряхтя, присел он на корточки и в мусоре, накопившемся у порога, нашёл-таки ключ. Выпрямившись, решил просветить бедную Лизу:

– Это не квартира товарища Буревого, мадемуазель Силантьева. Он живёт в другом месте. Женат, кстати, и получает паёк на семью. А это конспиративная квартира Чрезвычайки. Упаси вас бог признаться, что тут были. Вас могут ликвидировать только за то, что узнали эту тайну.

– Какую я тайну узнала? Да я не смогла бы снова найти это место!

– Моё дело – посоветовать, – пожал плечами капитан Сидней Рейли, покровитель обманутых девиц, и склонился над коварным соблазнителем. Тот вторично за вечер приходил в себя. Рейли повторил свой вопрос – и с тем же конечным результатом.

– Как вы смеете избивать беспомощного человека?

Рейли не удержался, глухо захихикал-закудахтал и впервые внимательно посмотрел на Елизавету Силантьеву, студийку, если не врёт, какой-то скороспелой студии, из тех, что, как грибы, расползлись по Петрограду. Кто её за язык тянул признаваться, что особа уже опытная? Не намекала ли, что ему дозволяется утешить её на той самой казённой койке, где намеревался использовать товарищ Буревой? Девица тем временем почуяла заминку, а то и опасность (интуиция у баб ещё та!), забеспокоилась, слепо пошарила тонкой кистью в воздухе, ощупью ухватила его за сапог и подняла к нему замотанную шарфом голову.

– Вы ведь боретесь за святое дело, сражаетесь на последнем, тайном фронте белого движения. Я вас прошу: возьмите меня с собою. Мне ведь некуда деться теперь…

– Глупости говорите. Это потому вы приняли такое решение, что вас видели с этим типом на каком-то спектакле и потом – на обсуждении, кажется?

– Да, на «Фуэнте Овехуне» во 2-ом артколлективе ТЕО. Буревому дали билеты на службе. Смотрел на меня, как на собственность – противно до невозможности…

– Он что, выступал на обсуждении?

– Куда ему! Мы остались, чтобы послушать знаменитостей – Кузмина, Гржебина. Ждали Мандельштама, но не пришел.

– Не так всё страшно. Вас могут и не найти. А найдут, скажете, что проводил вас до дома и ушёл. Впрочем, подождите, я попробую позвонить одному человеку: он, наверное, сможет вам помочь.

Ворча, отправился Рейли вглубь квартиры. И как только прихлопнул за собою дверь, девушка стащила с головы тюрбан и, опасливо обойдя распростертого на полу, в небрежной случайной одежде вовсе уже и не представительного чекиста, приложила розовое ушко к полотну двери:

– Барышня, мне 610–05…. Алло! Позовите Всеволода Вольфовича…

Еле успев вернуться на место, нахлобучила она на глаза опостылевший пыльный шарф. Чихнула. И услышала усталый голос:

– Нет приятеля на месте. Обойдётся и так. Мы пару часиков подождём, пока улицы совсем опустеют, а тогда в обнимку с товарищем Буревым спустимся по лестнице, фактически вынесем, как вдребезги пьяного. Пройдём по набережной до первого спуска к Пряжке, там вам придётся посидеть на ступеньке с завязанными глазами, и чтобы я мог достать рукой. Впрочем, лучше вам будет и уши заткнуть, пока я не побеседую с вашим другом по душам и не спущу его в реку. Вот тогда-то я вас освобожу и дам на извозчика. Надеюсь, вы хоть на этом берегу Невы живёте?

Гривнич узнал эту гостиницу. Теперь называлась она, судя по вывеске, «Пятым общежитием горкомунхоза имени товарища Фердинанда Лассаля», некогда же именовалась покороче, «Голубой лагуной» и, как и все временные приюты, где можно было снять укромный уголок на час-другой, пользовалась неважной репутацией.

В вестибюле, конечно, без изменений не обошлось. На месте, где в былые времена висела картина неизвестного художника «Зевс, наказывающий шлепком Ганимеда», красный солдат тычет в Гривнича перстом, вопрошая: «Ты записался добровольцем?» Глаза красноармейцу художник Дима Орлов, взявший псевдонимом фамилию шиллеровского бунтаря Карла Моора, сделал совершенно безумные – так и кажется: как только зритель признается, что записался к белым в Добровольческую армию, красный фанатик тут же приколет его штыком.

– Валерий Осипович!

Это Гробовщик зовёт его к стойке портье. Здесь всё по-старому, если не считать, что ореховые панели залеплены жёлтыми бумажками инструкций, приказов и распоряжений. И портье тот же, гнусный Абрамка – а чему удивляться?

– Тут вот ведь какая петрушка… Номер ваш, его для вас по моей просьбе придерживал Авраамий Ардалионович, пришлось отдать по телефонному звонку какой-то московской шишке. Согласны спать на диване в моём номере? Это на несколько только дней…

– Осмелюсь заметить, Всеволод Вольфович, – подал голос портье, – что и в этом случае придётся прописаться – а вдруг, упаси Боже, облава?

– Кончай волынку, Абрамка! – гаркнул вдруг Чёрнокостюмный. – Тебе заплачено достаточно. Считай это платой за риск. Риск небольшой, кстати: у Валерия Осиповича своя жилплощадь в Питере, где он, разумеется, прописан.

– Как прикажете. Бельё постельное я принесу. Извиняюсь, едва не запамятовал… Был вам телефон, Всеволод Вольфович. Мужчина, не назвался, ничего не велел передать.

– Так тому и быть.

На половине марша скрипучей, красного дерева, лестницы Гривнич чуть не наткнулся на Чернобородого: тот остановился, обернулся к уже невидной стойке:

– Забыл спросить… Господин Мандельштам здесь?

– У себя они. Осмелюсь напомнить: в пятом нумере.

– Как? – выдохнул уже наверху Гривнич: у него из головы сразу же выбило все ленивые мысли о редкой безобразности Абрамки и о пороках, способных сформировать столь отвратительную внешность.

– А мой для вас небольшой сюрприз, – хихикнул затейник. – Прямо сейчас к Осипу Эмильевичу идите, прямо сейчас… Я уж и условился о вашем к нему визите на это время. Мы, правда, немножко припозднились. Давайте ваш саквояж, я буду ждать вас во втором номере… Портфель, портфель забыли!

Гривнич постучал. За тонкой дверью замерло неясное постукивание подошв, потом продолжилось. Снова замерло, и взвинченный, неожиданно густой голос зачастил: