Вдруг чёрная тень на противоположной стороне проспекта шевельнулась, и в ней постепенно проявился мнимый опоздавший. Оказалось, что на самом деле его смутила задержка сотрудника, поэтому решил проверить, не привёл ли хвост.

Чёрный человек бросился щупать Гривничу пульс («Частит!»), заявил, что на нем лица нет, спрашивал, не пришлось ли убегать от чекистов. Обманутый муж чистосердечно рассказал Благодетелю о происшедшем, смутно надеясь, что его не только утешат, но и пообещают решительно отвадить хищную Надю.

К глубокому разочарованию Валерия, заботливый Всеволод Вольфович поскучнел. Сказал грустно:

– Нехорошо, господин Гривнич. Мы ведь так не договаривались, что за вами бывшая супруга увяжется, да к тому же, как оказалось, с уголовными наклонностями и с подозрительным дружком Жоржем.

– А вы вспомните, как именно мы договаривались, – не пожалел яду Валерий. – Можно подумать, что вы дали мне тогда слово вставить. Однако меня сейчас иное беспокоит. Я, пока сюда добирался, вот до чего додумался… Вы давеча заявили… Да, сначала заявили, что не скажете мне о неприятности, потому что она меня, мол, не касается, а потом объявили о смерти Блока. Но ведь меня эта новость как раз и касалась – разве нет? Я прошу вас объясниться.

Начало тирады Человека в чёрном заглушил прогрохотавший Каменноостровским проспектом трамвай.

– …замыслил одну операцию, и о ней чем меньше мы с вами будем знать, тем лучше. Нехорошо и то, что наш британский приятель самочинно уже запутал нас обоих в свои грязные делишки. Ладно, пошли. Отсюда недалеко. Неровен час, господин Мандельштам теперь уже не только пьет одну кипяченую воду, но для здоровья и спать ложится с курами.

– Проваливай! – рявкнул мистер Рейли.

Старичок в кепке, с тросточкой, только что пытавшийся выспросить у незнакомца, кого это он уже полдня поджидает на площадке, не товарища ли Игнатовского из восьмой квартиры, подпрыгнул, развернулся и засеменил вниз по лестнице. В принципе, жильцы подъезда должны были бы привыкнуть, что в одиннадцатую квартиру шастают люди решительные, способные и подзатыльник отвесить. Ибо квартира № 11 в этом доме на Лермонтовском проспекте, по глубочайшему убеждению Рейли, есть не что иное, как одна из явок Петроградской губЧК.

Англичанин прислушался, чтобы определить, куда направится привязчивый старичок. Пошаркал на уровне второго этажа, потом опять…

– Если вы к товарищу Игнатовскому, то он до половины десятого у себя в присутствии.

– Я что же – совета спрашивал?!

Что старичок донесёт, он не боялся. Телефонные провода проверил ещё засветло, на второй этаж не выходит ни один. А что пойдет старинушка по ночи искать дворника или милиционера, так это скорее из области шотландских народных легенд. Однако в его непрошеном совете есть рациональное зерно.

Рейли слонялся у этого дома вчера с утра до обеда и потом вечером до полуночи. В квартире № 11 за занавесками днём не наблюдалось никакого движения, вечером окна оставались тёмными. Он убеждал себя, что не ошибся: квартира конспиративная. Какая же ещё? Если отдельная, если пустует в пору жесточайшего жилищного кризиса, если поставлен хороший английский замок, если подведён телефонный провод… Сегодня он дежурил на площадке в обеденный перерыв и вот сейчас, после завершения присутствия у петроградских советских бюрократов, опять мается. Вчера никто не появился здесь в рабочее время, глядишь, повезёт в нерабочее.

Хлопнула входная дверь. Шаги, молодой уверенный голос внизу:

– Киньте ваши девичьи штучки, Лиза. Чего вам бояться? Питерские девушки привыкшие к тёмным подъездам. И это вы настояли остаться в театре ещё и на обсуждение, когда добрые люди разошлись… Да и ваш подъезд тоже без лампочки, промежду прочим.

– Мерси за комплимент. А про наш подъезд вы запомнили, товарищ Буревой, когда приходили брата забирать?

– Тихо! Про служебные мои дела – молчок! Имён не раскрывать!

– Да нет тут никого, товарищ…

– Промежду прочим, сами напросились, Лиза, выпить у меня последний стакан чаю… Держитесь за перила и следуйте за мной.

– Потому что вы обещали…

– Ну, обещал… Сказано же: делаю, что могу.

На лестнице заминка. Англичанин пользуется ею, чтобы на цыпочках подойти к двери квартиры № 15, самой дальней от лестницы на площадке. Почти уткнулся носом в рваную обивку. Только бы не оказалось с другой стороны, в коридоре, собацюры. В голодные зимы собаки в Питере почти исчезли, да мало ли чудес…

Шаги на площадке. Рейли завозился, кашлянул.

– Кто здесь? – и фитилёк зажигалки вспыхнул.

Рейли, не торопясь, поворачивается: плотный парень в отблескивающей кожанке и барышня, её не разглядеть. От кавалера держится (вот ведь чёрт!) на почтительном расстоянии.

– Да вот, товарищ, никак не могу шестнадцатую квартиру найти. Какая-то хулиганская сволочь посрывала номера…

– Это выше этажом, товарищ.

– Вот спасибо, – и спокойно, спокойно к лестнице.

Мужик подзывает барышню, суёт ей зажигалку и щелкает ключом в двери одиннадцатой квартиры. Второй щелчок, открывается чёрная щель. Мужик пропихивает спутницу вперед (и где только набрался галантных манер?), а Рейли, как гоночный мотор, срывается с места. Всей массою своею вталкивает парочку внутрь, мощно лягает дверь и слышит, как замок защелкивается. Отлично! Мужику кастетом по голове, в следующее мгновение – барышне локтём в живот. Оба на полу в отключке. Рейли переводит дыхание; морщась, сдирает с ободранных пальцев кастет. Пахнуло горелым, он опускает глаза и видит, что тлеет соломенный коврик. Затаптывает огонь, закрывает колпачок нагревшейся зажигалки, нашаривает на стене выключатель, поворачивает тумблер горизонтально.

Когда глаза привыкают к свету, Рейли позволяет себе осмотреться. Очень мило: сидят голубки на полу, друг против друга, к стенам прислонившись; с него даже фуражка не слетела, она икает и пытается вдохнуть. Ишь ты, вытянула ноги в рваных сандалиях, подрагивают. Рейли стаскивает с головы у барышни красный пролетарский платок и заталкивает в слабо сопротивляющийся рот. Ничего, авось не задохнётся. Теперь можно и парнем заняться.

Лицо молодое, это из-за полноты показался постарше. ЧК – организация энергично функционирующих молодых людей. Но этот не боец: замечтался, не успел и кобуру расстегнуть. Что у нас там? Ага, немецкий «люгер». Не фонтан, как говаривал папа-одессит, но тоже не помешает. Теперь документы. Старорежимный, прямо тебе роскошный бумажник. Два удостоверения. «…Буревому Ивану Васильевичу в том, что является сотрудником Секретного отдела Петроградской губЧК… Действительно по 31 декабря 1921 года»; «Среблястому Афанасию Петровичу, ассистенту кафедры вычислительной математики 1-го МГУ… в бессрочном отпуске по личным обстоятельствам… 20 ноября 1920 года» – и тоже подпись, печать. Партбилет на имя Среблястого, ещё несколько бумажек… Всё… Неужто шифровальщик?

Рейли осмотрелся внимательнее, изумленно взглянул на теплый клетчатый шарф, повисший на крючке вешалки. Замотал им барышне глаза, получилось вроде чалмы. Пошлёпал чекиста по полным щекам:

– Эй! Расскажешь, что мне нужно – отпущу. Твои и не узнают никогда. Ты ведь из Москвы? Мне нужна схема расположения кабинетов в ВЧК, на Лубянке. Эй, не молчать мне!

– Пойди…, контрик, в ватерклозет… пописай… – и вдруг мутные глаза чекиста расширились. – Да ведь ты…

Мощным апперкотом отправляет чекиста-математика назад в беспамятство. Удалось бы переправить парня через финскую границу, в Лондоне начальство до пенсии пылинки сдувало бы с капитана Рейли… Бери выше – с майора! Полковника! Да где там…

Вздохнул и принялся расстегивать на чекисте ремень с кобурой. Придётся переодеться, как в маскараде. И напялить эти щегольские сапоги, хотя и на размер меньше. Ничего, на несколько дней только…

– Вы ведь не собираетесь меня убивать – ведь правда? Если глаза завязали, значит, не собираетесь меня убивать?