– Зерна? А что с ним делать? Это же не мука, – я опешила.

– Надо смолоть, будет мука. Я помогу.

– А я? А я? – наперебой защебетали младшие.

Да, квест набирает обороты…

Когда к вечеру вернулся Пётр, его ждал прибранный дом и свежий хлеб. Но ел он вяло, нехотя, выглядел хмурым и подавленным, будто устал держать во рту камень. Может быть, оттого, что встретила его незнакомая женщина? Несмотря на то, что братья наперебой рассказывали ему, как тётя Ксана сражалась с Ночкой, заливаясь смехом, он оставался угрюмым.

– Что, Петя? Отец? – я гнала от себя страшную догадку.

Он кивнул и, не выдержав длительного напряжения, беззвучно заплакал. Следом завыли все, кроме Матвея, который будто замер и свернулся потревоженным ежом. И мне было впору присоединиться к этому безудержному гореванию.

Специалисты, прибывшие описать клад, добавили Виктору Павловичу сведений о когда-то проживавших в нём людях. С 1887 по 1905 годы это была семья купца Лебо, который торговал мануфактурой тут же, в лавке рядом с домом. Происхождение фамилии неясно. Лавка потом горела и была разобрана, склады тоже. В приходской книге записан только один крещёный Лебо, Николай. Мальчик родился с заячьей губой. Потом начались волнения, и семья уехала, следы их затерялись.

По непонятной причине Виктора Павловича тронула эта история, хотя он и не знал никого, кто носил бы фамилию Лебо.

После снимков для газеты, после отъезда всех гостей он было расслабился на завалинке купеческого дома, но дрёму его прервал телефонный звонок, трещавший в открытое окно. Виктор Павлович встал на завалинку и лёг на подоконник, стараясь дотянуться до телефона. Старания были столь велики, что от натуги его рабочие брюки от свадебного костюма лопнули по среднему шву. В этот самый момент, когда волостной голова взял трубку и сказал слова приветствия, за его спиной раздался женский голос:

– Добрый день! Как мне найти главу волости?

– Вот же постылая баба, – процедил сквозь зубы Божок, а вслух ответил, что сейчас позовёт.

Виктор Павлович с несвойственной его возрасту и комплекции прытью нырнул в комнату, прополз к письменному столу и достал из нижнего ящика скатанные джинсы, припасённые на случай внезапной рыбалки. Поменяв штаны в положении лёжа, он побил армейский рекорд одевания и предстал в окне теперь уже лицом, вспотевший, но не опозоренный. На улице стояла немолодая женщина, держа за руку тоненького мальчика, который кого-то ему смутно напоминал.

– Прошу, проходите, это я глава волости. Виктор Павлович Божок, – представился он.

Женщина и мальчик вошли. Где-то он видел эти большие уши, янтарные глаза, волевой подбородок на худеньком лице. Женщина заговорила, и всё стало на свои места:

– Здравствуйте, Виктор Павлович! Моя дочь, Оксана Ефимович несколько дней назад уехала к вам в волость и не вернулась. Скажите, когда Вы видели её в последний раз?

– Садитесь, я сейчас всё расскажу. – Божок изложил историю исчезновения и поисков Оксаны, а также сообщил, что она объявлена в розыск. Про лампу он деликатно умолчал. – А почему Вы сами занимаетесь поисками?

– Потому что мама не могла нас бросить. И мы не должны её бросать, – мальчик погладил фотографию, на которой Оксана была запечатлена с медалью на шее, на которой отчётливо читались цифры 2014.

– Да что же мы можем поделать? Я ведь обыскал не только нашу деревню, но и все окрестности, она как сквозь землю провалилась, – сказал Виктор Павлович и почему-то показал на то место, где стояла Оксана в последний раз. Мальчик встал и подошел к злополучному месту паранормальной активности. Покачался на подвижной половице. А потом вдруг сделал нечто, с точки зрения Виктора Павловича, невообразимое: написал на обратной стороне фотографии корявыми печатными буквами "Мама вирнис" и опустил её в щель между досок. А потом, как показалось Виктору Павловичу, с дерзким вызовом, произнёс:

– Мама вернётся. Я, когда Деду Морозу пишу письма, они всегда исполняются. Пойдём, бабушка. Нам надо на автобус.

Женщина смущённо попрощалась и вышла вслед за внуком. Виктор Павлович опомнился, что не спросил ни телефона, ни адреса – на случай каких-либо известий о пропавшей. Он нагнал их на пыльной Центральной улице и обменялся телефонами.

Я возвращаюсь в утренних сумерках от Ночки с полным подойником молока и слышу:

– Аксинья? Это я, Дарья. Молочком не поделишься? У Бурёнки молозиво.

– Конечно, поделюсь, нам хватает.

Ко мне подходит женщина лет пятидесяти, сухонькая, словно вяленый судак. Приглядевшись, понимает, что обозналась.

– А ты ж не Аксинья! Ты кто будешь, милая?

– Ксана. Родственница. Опекун. Дети остались сиротами. Тиф. Давай кринку-то.

– Ой, батюшки! – всплеснула руками соседка, – да как же так?

– Да так. Тифом можно заразиться в основном через грязные руки, навоз, общий горшок, общую посуду. Ты вот что, Дарья, скажи-ка мне, в деревне ещё кто-то болеет?

– Не слыхала. Никто от тифа не умирал, это точно. И про больных не слышно.

– Прекрасно. Значит, Анатолий подцепил заразу где-то на участке, пока переписью занимался.

– Все беды от неё, от этой переписи!

– А какие, например?

– Да вот хотя бы и тиф.

– Дарья, тиф от Salmonella… короче, от грязных рук, вшей, общей посуды. При чём тут перепись?

– Да сказывают, в Библии всё про это написано. Дескать, перепись под Рождество для того, чтобы верующих перечесть, а потом их того…

– Ой, Дарья… ты знаешь, что товарищ Сталин на священника у себя в Грузии учился? Как он может верующих "того"?

– Да ладно! Усатый – на священника? Значит, новыми налогами обложат, всё одно не к добру.

– Ты в курсе, что в стране плановое хозяйство и пятилетки?

– Какое хозяйство? Хозяйство вон у нас с тобой, а у их токмо портхели. – Дарья начала распаляться.

– Послушай, Дарья, вот ты в своём доме всё знаешь? Сколько у тебя детей, сколько им молока надо в день, хлеба?

– Как не знать?!

– Вот и правительству нашему нужно знать, сколько у нас людей в целом по стране. Сколько взрослых, детей, сколько будет школьников в будущем году, сколько им тетрадок выпустить и книжек, да на каком языке этих книжек, сколько построить больниц и школ. Каждое правительство должно свою землю знать. Перепись проходит не только в нашей стране.

Дарья смотрит на меня смущённо, понимая мою очевидную правоту. Забирает молоко и спешит восвояси.

– Спасибо, Аксинья! Если что надо будет, я через проулок живу, Дымовы мы.

– Ничего не изменилось, – вздыхаю я и, подняв тяжёлое ведро, направляюсь в дом. Сегодня будет трудный день. Господи, убей, не помню, в каком году начали платить пенсию по потере кормильца. Многодетной семье какая-то помощь ведь должна быть? Или я уже избалована декретным отпуском? У мамы его почти не было. Родила – и на работу. Сейчас надо разбудить детей, накормить, выяснить про школу. Пётр вчера сказал, что по поводу похорон сразу зашёл в Райсобес. Надо бы узнать у товарища Ыхве про действующие законы, а то попаду впросак. Пётр – молодец, настоящий труженик. Сдержанный, смелый, ответственный. Всё на него легло, а маленький ещё, по нашим меркам. Как у них тут похороны проходят? Надо ли везти тело в деревню?

– Тётя Ксана! Я попросил мужиков, чтобы батю привезли. Могилу Безбородовы братья выкопают, только рассветёт, пойдут землю греть, – словно услышал мои мысли Пётр.

– Что бы я делала без тебя? Не знаю, куда и обратиться. Спасибо.

– Да ну бросьте, тётя Ксана. Это же моя семья. Как по-другому? – зарделся от похвалы и пошёл расталкивать младших.

Гроб из неструганых досок привезли к полудню. Дарья помогла спроворить панихиду (спроворить – её слово, мне понравилось). Пришли деревенские, принесли с собой самогон, солёных огурцов, сала. Сколотили наскоро два стола, похожих на строительные, с ножками крестом. Вкатили чурки, положили на них доски, накрыли длинными домоткаными половиками – для сидения. Ложки и тарелки пришлось занять. У нас на похороны варят кутью из риса с изюмом. Блины тоже поминальная еда. Конечно, ничего этого нет здесь. Дарья посоветовала распаренное зерно. Блины сделала из последней муки. Пётр и Матвей сказали "надо", и всё тут. Никогда не пекла блинов на коровьем масле. Обычно добавляла в тесто растительное. Но его нет. Растопила местный продукт. Сахару тоже нет. Выпросила мёду у соседей. Вышло на удивление вкусно, хоть и намучилась я со сковородником.