Зарывшись в сено, Пётр пустил коня рысцой, и только теперь заметил, как трясутся руки и всё тело бьёт мелкой дрожью.

Калев Янович упаковал обработанные документы и прилёг на лавке, когда ходики пробили пять. Ему снился товарищ Сталин, который рвал и бросал в воздух переписные листы, ругался и требовал всё переделать: «Назначить новую перепись в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году!»

Я еду по изъеденной оспой бесхозяйственности дороге, которая на карте обозначена как асфальтовая. Мой маленький «Матисс» стонет, подчиняясь указаниям навигатора. Моя битая спина, имей она голос, уже километров пятнадцать назад объяснила бы матом правильную траекторию движения. Мне нужно осмотреть помещения, которые предлагает администрация района для проведения переписи. Я побывала в двух волостях и еду в третью. Если и здесь условия тридцатых годов, то придётся написать наверх, что критерии оценки помещений разрабатывали кремлёвские мечтатели. Тут не Сколково. Кругом печное отопление, туалет на улице и сотовая связь по праздникам. В одной волости предложили под стационарный участок неиспользуемое помещение общественной бани. Послали в баню, в общем. Ну, ладно, в этом кафельном холодильнике хоть электричество есть. В другой управе потребовали поместить переписной персонал в одной комнате с работниками администрации. Либо так, либо никак. Дом культуры не дадут. Сами, что ли, собираются народ переписывать, из похозяйственных книг, не выходя из-за стола? Так дело не пойдёт. Ещё два километра, и я на месте. Здание тянет на памятник старины: почерневшее дерево резных наличников, ржавые водостоки, замшелая кровля. Ставлю машину в тень акации и набираю номер главы волости. Он сбрасывает вызов, выглядывает в окно и указывает рукой на вход. Из сеней я попадаю в большую комнату с керамической эстонской печью. Квадратный мужчина лет шестидесяти, не переставая говорить по стационарному телефону, жестом предлагает мне сесть. Я жду минуты три, и за это время успеваю разглядеть крашеные половицы, дощатый потолок, массивную керосиновую лампу на шкафу. Надо же, умудрились сохранить. Я встаю и протискиваюсь мимо тесно стоящих канцелярских столов, чтобы рассмотреть раритет. Белое стекло, латунь, массивная мраморная опора. Я снимаю лампу со шкафа, в ней плещется топливо. Поставив керосинку на подоконник, я нахожу в сумке спички и поджигаю фитиль. Лампа мерцает приятным тёплым светом, но воняет от неё, как от выхлопной трубы. Я кашляю и пытаюсь открыть окно, но вдруг обнаруживаю, что оно заклеено газетными полосами. Только что я поставила светильник на подоконник, и совершенно точно помню: створки были не закрыты на шпингалеты. Теперь же передо мной двойная рама, утеплённая к зиме. Что происходит? Я смотрю на улицу и вскрикиваю:

– Мать твою! Где моя машина? Откуда снег?

– Kes siin on2? Вы кто? – слышу я за спиной сонный голос.

– Как кто? Мы же с вами договаривались о встрече по телефону. Уполномоченный по переписи, Ефимович Оксана Андреевна, – я оборачиваюсь, и в это же время слышу:

– Из какого Вы районна?

– Из этого, – до меня вдруг медленно начинает доходить, что и комната не та, и главы волости нет, а говорю я с человеком во френче, который приподнялся на лавке и смотрит на меня удивлённо.

– В этом районне уполномоченный – этто я, Ыхве Калев Янович.

– Давно вы в этой должности? – спрашиваю я не без ехидства и получаю не менее интонированный ответ:

– С 25 декабря 1936 года. Могу я взглянуть на Ваше удостоверение?

Я протягиваю ламинированную картонку, украшенную триколором и печатью Росстата. Калев Янович рассматривает мою фотографию, печать и произносит:

– Что-тто волос у Вас мало осталось, на фотокарточку не походитте. Тифом болели? – получив в ответ надменное молчание, продолжил, – удостоверение ваше ненадлежащего вида. Псковской области не существует. Государства Российская Федерация не существует. А это что, ошибка в дате? Удостоверение действительно на время переписи. Оно просрочено. Вы с июня девятнадцатого года в должности?

– Да. С две тысячи девятнадцатого. Вижу, Вы сомневаетесь. Давайте позвоним в Псков, у меня телефон…

Я вдруг понимаю, какую ахинею несу, пытаясь защититься от ужасающего факта: если это не дебильный квест, то я слишком далеко не только от Пскова, но и от современной России. Я уехала на восемьдесят три года назад и у меня есть все шансы быть арестованной. Калев Янович прервал молчание:

– Да Вы садиттесь, Оксана Андреевна. Садиттесь и рассказывайте всё с самого начала.

Закончив телефонную беседу, глава волости Виктор Павлович Божок не обнаружил в комнате гражданку Ефимович. Раритетную лампу тоже. Выглянув в окно, он увидел, что машина Оксаны Андреевны стоит всё там же, под акацией, изрядно изукрашенная птицами. Самой мадам уполномоченной нигде поблизости не было. Он вышел на улицу и покричал, но Оксана не отозвалась. Он набрал её номер, но услышал лишь информацию о нахождении телефона вне зоны. Виктор Павлович подошёл к деревянному туалету и вкрадчиво вопросил, не там ли госпожа Ефимович. Потом заметил закрытую наружную щеколду, плюнул и вышел на Центральную улицу. Вот же постылая баба! Два дня названивала, он еле время нашёл – сенокос в разгаре. Ждал её, помещение подготовил. А она возьми и пропади! Он набрал номер соседки, Татьяны Гришиной.

– Тань, привет. Там у тебя в лавке эта фря городская не появлялась? Уполномоченный. Да как выглядит? Наглая и лысая. Лампу у меня унесла. Не была? Ну, беда. У нас и пойти больше некуда. Я думал, может, покушать захотела. Ладно, пока.

Божок забеспокоился не на шутку, когда Оксана Андреевна не вернулась к вечеру. Он позвонил в район и выяснил, что родственников у Ефимович нет не только в его волости, но и во всей Псковской области. Стало быть, пойти ей некуда. С другой стороны, могла наведаться в первый попавшийся дом и засидеться. Всякое случается с общительными людьми. Он распорядился обзвонить все две с половиной сотни дворов, и только когда поиски не дали результата, сообщил в полицию о пропаже лампы и уполномоченного.

Я придвигаю табурет к печи, чтобы прислониться спиной к тёплой ещё керамике. Разговор, судя по всему, будет долгим и сложным, а на мне летняя одежда. Ноги уже замёрзли.

– Знаете, Калев Янович? Нечего рассказывать-то. Вы мне всё равно не поверите, потому что я сама не верю своим глазам. Слишком невероятно всё. Сегодня утром я поехала смотреть вот это помещение. Было лето, мухи, жара. А потом я взяла в руки вот эту лампочку и всё, я тут. И мухи уже белые. Прощай, ВПН-2020. Здравствуйте, товарищ Сталин. Представляете?

– Допустим. Документы можно подделать.

– Вы издеваетесь, что ли? Подделывать так уж ближе к реальности. Год, должность, место выдачи. Бумагу правильную, печать. Вы что?

– Специально запутать хотели…

– Конечно, да. И босиком меня по морозу отправили, оригиналы – империалисты. Вот в этом во всём, в чём тут не ходят, мля. У меня здоровья столько нет, чтоб подвиги совершать. Если бы Вы готовили вредителя, вы бы его, наверное, на стадии подготовки переписи внедрили, и он бы походил на местных, так?

– Допустим, – однако, по лицу Калева я видела: он мало что допускает, факт моего возникновения не монтируется в его планы. Он в замешательстве.

– Я не знаю, что нам с вами делать теперь. Вы меня сдадите в НКВД как шпиона?

– Сначала я сдам документы, а потом решим, что с Вами делать.

– Я могу Вам помочь. Посчитать, проверить. Я умею.

– Сидитте, ждитте. Я сейчас не могу вызвать милицию, телефон не работаетт. Буря повредила линию. И потом, Вы – посторонний человек, я не могу показыватт Вам переписные листы.

– Да видела я ваши секретные данные в открытом доступе на сайте… короче, в архиве. Записала даже. Хотите, результаты покажу? Вот, нашла: в Ленинградской области колхозников-земледельцев мужского пола 2788508, единоличников 425049 грамотных всего 7769714… – Калев Янович слушал озадаченно, – а перепись 1937 года, чтоб Вы знали, забраковали.