– А доктор вас осматривал?

– Нет, мы на сеновале в сарае прятались.

– Давайте-ка, я вас осмотрю, – предлагаю я, доставая дистанционный термометр и шагая в сторону детей. Товарищ Ыхве пресекает попытки к бегству.

– Нет! Не надо! Уйди, ты страшная! – хором вопит малышня.

– Страшная – это не самое страшное, – уверяю их я, – главное, не мёртвая. И мне надо знать, что вы здоровы, и никто вас никуда не заберёт. Ну-ка, рот открой! Нормально. Теперь ты давай. Ну что, температуры нет, языки чистые, вшей не вижу. Молодцы. Где спали ваши родители? Нужно снять всё бельё и прокипятить. Всю посуду тоже прокипятить. Ребятки, баня у вас есть?

– Пойдёмте, покажу, – отозвался старший из детей, Матвей.

Калев Янович, помогите принести дров и воды. И как бы ещё тут проветрить?

– Дымовое окно можно открыть, – ответил Ваня, указывая на небольшое отверстие под потолком напротив двери.

– А зачем оно тут? Печка-то, смотрю, по-белому топится, – удивляюсь я.

– Это сейчас по-белому, а в ранешные времена печи топили по-чёрному.

– Да уж, теперича – не то, что давеча. Как я туда залезу, летописец?

– Я не писец никакой, я Иван Антонович! Вон Серёжка писец. Давайте, тётенька, вы меня подсадите, а я вытащу паклю.

Всё это время сидевшие в женском углу трое младших осмелели и вышли поглазеть на аттракцион.

–Делай раз! – командую я, копируя цирковых акробатов, подставляя Ивану ногу для опоры и придерживая его за руки. Он в один миг оказывается стоящим у меня на плечах. Держась за стену одной рукой, он потратил немало усилий, чтобы вынуть плотно утрамбованную паклю. Младшие смотрели, радостно разинув рты.

– Делай два! – я спускаю пацана на пол со всеми предосторожностями. Мой в такие моменты всегда вопил: "Ой, мама, ты – суперконь!". Маленький мой, как ты там без меня? Выдержала бы спина у твоего коня, не сдали бы нервишки. Если я не найду дорогу назад? Комок подкатывает к горлу.

– А ну, белобрысые, полезайте на полати! Я ненадолго дверь открою.

На улице стремительно темнеет. Я зажигаю керосинку и вешаю её на крюк, торчащий из потолочной балки. Калеву Яновичу пора возвращаться. Он принёс дрова и воду в дом.

– Я затопил баню, через полтора часа проверрьте. – говорит он.

– Спасибо Вам, – я протягиваю ему тулуп, шапку, занавеску, – носки потом верну, нехорошо грязными возвращать.

– Оставьте, что Вы. Я смотрю, вы лихо справляетесь с детьми, – он улыбается, – мне порра. Hüvasti lapsed!6

Он ушёл, а мне предстояла долгая тревожная ночь. Заглушить тревогу мне всегда помогала работа – на соревнованиях ты или дома, паши, и будешь спасена.

– Мальчики, кто вас обычно мыл в бане?

– Мы сами, не маленькие – ответил за всех Матвей.

– Мылом хорошенько промойтесь, одежду всю сразу в лохань, надо пропарить.

– Мыла нету, щёлок.

– Ну, ты понял, надо промыться, как следует, – выдав пацанам чистое бельё, какое нашла, я закрыла за ними тяжёлую дверь и принялась прибирать в избе. Сжечь бы эти соломенные тюфяки на всякий случай, но спать им будет не на чем. Я раскалила тяжёлый чугунный утюг и прошлась по матрасам – хоть какая-то дезинфекция. Промыла все поверхности, проскоблила деревянный стол и пол, прокипятила посуду и долго ещё возилась при тусклом свете керосинки уже после того, как вернулись дети и залезли на лежанку.

– Тёть, а ты где ночевать будешь? – свесил голову с печи Митя. В его голосе звучали ревнивые нотки, – та кровать мамкина и папкина.

– Не волнуйся, малыш, я вот тут на сундуке прилягу, он большой. – Я ещё некоторое время слышу перешёптывание: "Ага, зачем она мамкину юбку взяла? Ну и что, что нету! Нельзя чужое брать. Это мамкино. Ну и что, что умерла, дурак, дурак!". Чтобы не слышать горестные всхлипывания, я иду мыться. В бане уже не жарко, в самый раз. Дети замочили свои вещи в щелочной воде, и я рада этой мелкой помощи. Тру рубашонки на ребристой стиральной доске, исходя потом и слезами. Полощу, развешиваю на протянутую от двери до полка верёвку. Обессилев, падаю на полок и просыпаюсь рано утром то ли от холода, то ли от стука.

– Тётя, ты здесь? Ты живая? – доносится голос Вани.

– Живая, милый, – отвечаю, – только страшная. И злая, – добавляю вполголоса.

Я одеваюсь, собираю высохшие вещи и иду в дом, Ванюшка бежит впереди меня. Слышу, как он, прыгнув на лежанку, говорит братьям:

– Не уехала!

Топить печь мне не впервой. Но что я буду им готовить?

– Дети, вы проснулись? Нам надо поговорить. Очень серьёзно.

Белокурые головы свесились с печи и приготовились слушать.

– Ваш отец болеет, старший брат с ним, про маму вы знаете. Если у вас нет никого из родни, вас заберут в детский дом.

– Что такое детский дом? – спрашивает Митя.

– Это такое место, где живут дети, у которых нет родителей или они временно отсутствуют. За ними там присматривают воспитатели, кормят, обучают грамоте. У каждого своя кровать, место для занятий.

– Хочу в детский дом, – говорит Ваня, стиснутый по бокам братьями.

– Ну, ты и бестолочь, – парирует Матвей, – а дом на кого бросишь? Его по брёвнам разнесут. Батя выздоровеет, и некуда вернуться будет. Тётя, Вас, правда, как мамку зовут?

– Оксана Андреевна.

– Похоже на Аксинью Андриановну. У вас дом свой есть, дети?

Я дивлюсь деловитости одиннадцатилетнего мальчишки и честно отвечаю:

– Есть, но очень далеко отсюда. И я не знаю, вернусь ли когда-нибудь домой.

– Ну, оставайтесь пока с нами. Я смотрю, Вы всё умеете. Мы мамке помогали, и Вам будем помогать, – сунув Ваньке тумака под бок, – не хотим мы в детдом, пусть даже там отдельные кровати.

– Если я с вами останусь, вам придётся помогать не только мне, но и друг другу. Режим такой: подъём, дрова, печка, зарядка, завтрак, уроки.

– А корова? – спрашивает Вовка.

– Какая корова? – удивляюсь я.

– Да наша, Ночка. Она только мамку подпускает. Петя пробовал доить, она брыкается.

– Только корриды мне не хватало, – думаю я.

– Тётя Ксана, ты мамкин передник возьми, вот этот, может, она подумает, что ты мамка, – советует Митя.

Немногословный Матвей берёт чугунок с тёплой водой и чистую тряпку, командует:

– Ваня, яешню сделай пока. Яйца и молоко знаешь где.

Мы идём с Матвеем в коровник, и я удивляюсь, почему вчера не слышала этот душераздирающий рёв, которым нас встречает Ночка. Чёрная корова с разбухшим выменем встречает меня агрессивно. Матвей запрыгивает на сеновал в тот самый момент, когда она поддевает мордой пустой подойник. Я изворачиваюсь – всё же навык фехтования не пропал. Зорька делает разворот в тесном стойле и снова устремляется на меня. Я снова уклоняюсь от спиленных рогов и прижимаюсь спиной к тёплому боку коровы, одновременно хватая её рукой за рог. Она странным образом затихает, а я продолжаю её теснить к бревенчатой стене.

– Давай, Ночка, давай, милая, стой смирно. Мне надо тебя подоить, – я хлопаю её по спине, глажу по бокам. Когда я прикасаюсь к вымени, животина издаёт мучительный стон. Продолжая теперь уже грудью теснить кормилицу, я подаю знак Матвею, чтобы подал воду. Как мыть больных, меня учили. Может быть, получится и с коровьим выменем.

– Не дрейфь, Матюша, победа будет за нами! – первые неуверенные струйки зажужжали о дно подойника. Ночка облегчённо вздохнула. Матвей улыбнулся улыбкой согласия.

Яешня была великолепной. Яйца, взбитые с молоком и запечённые в чугуне, всколыхнули воспоминания детства. Прочь, нюни и сопли, прочь! Не до вас! Кофейку бы к такому лакомству, да и хлебушка совсем мало.

– Дети, где у вас хлебный магазин? – спрашиваю я и осекаюсь. Я туда с картой Сбербанка собираюсь? Дети не понимают, о чём я спрашиваю, – сельпо у вас есть в Морозовке? Хлеба надо купить.

– Придумала тоже, за хлебом в сельпо! Хлеб мамка сама пекла. Немного зерна ещё есть. – Матвей достаёт наполовину пустой мешок.