– Что Вы, очень. Я никогда такого не испытывал. Это было так здорово, что я даже передать не могу, спасибо Вам большое, – быстро проговорил Микаэль, с улыбкой взглянув в серые глаза. – Я даже не думал, что все это может быть так весело.

– Я рад, – мягко улыбнулся Батори. – Надеюсь, ты ничего не имеешь против того, что мы не едем прямо домой, м?

– Нет, конечно, – ответил Мика. Его дико подкупало и располагало, что Ферид, с момента их встречи и по сей день, общается и считается с его мнением так будто бы они ровесники. – Я обожаю море, – он поглядел на волны, которые быстро приближались и разбивались о песчаный берег, – оно такое загадочное, красивое и в тоже время очень опасное и страшное, во время шторма. В один момент может превратиться в чудовище и унести тысячи жизней, а потом снова стать спокойным, тихим и ласковым и звать к себе.

– Некоторые люди напоминают море, – устремив взгляд перед собой, медленно произнес Батори, – они так же прекрасны и загадочны, кажется, они элементарно по своей природе не способны на плохие вещи, но в один момент они превращаются в жестоких, хладнокровных убийц, не останавливающихся ни перед чем в достижении своих разрушительных целей, и пока не смоют все на своем пути не остановятся, после чего вновь облачаются в рясу.

– Наверное, это ужасно – быть рядом с таким человеком, никогда не знаешь, чего от него ожидать, – подумав, произнес Микаэль.

– Ты прав, мальчик, это ужасно, – спокойно произнес Батори.

– Вам попадались такие люди? – поглядел на него Мика.

– Не единожды, – слабо улыбнулся мужчина.

Мика перевел взгляд на море и затих. Мысли, образовавшиеся сегодня во время ожидания, снова проникли в мозг, особенно после произнесенных слов.

– Господин Ферид, – украдкой бросил на него взор Мика и остановил его на своих скрещенных в замок пальцах, – ответьте…

Батори повернул голову и, убрав от лица длинные пряди волос, раздуваемые ветерком, внимательно поглядел на мальчика.

– Почему Вы общаетесь со мной?

– Хм, почему… – неспешно повторил Батори, и на его лице заиграла теплая улыбка, – возможно потому, что ты нравишься мне как человек и потому… что мне больше не с кем… Ты единственный с кем я могу быть самим собой.

– Правда? – распахнул глаза Микаэль.

– Правда, – тихо прозвучал мягкий голос.

Мика смотрел в его глаза, ощущая всем естеством эту нежность и тепло, сквозившее в них. Никто раньше не смотрел на него с такой любовью, и в этот момент что-то дрогнуло у Микаэля в сердце. Оно забилось в груди, щеки вспыхнули и, испугавшись странного прилива, слабые отголоски которого поселились в его душе некоторое время назад, он быстро отвел взгляд, уткнувшись им себе под ноги.

– Как не хочется прерывать такой вечер, но пора домой…

Мика взглянул на Батори, который поднялся и мягко смотрел на него сверху вниз.

– Эм, да, конечно, – несколько растерянно, будучи еще под гнетом странного ощущения, сказал Микаэль и поспешил встать.

Уже спустились сумерки, облачив своей полупрозрачной тканью огромный мегаполис, когда Батори остановил машину и Мика покинул салон.

– Спасибо Вам большое за сегодняшний день, господин Ферид, он был просто великолепным, – улыбнулся он.

– Тебе спасибо… дружок, – произнес Батори. – Увидимся.

– Ага, – кивнул Микаэль и, проводив машину взглядом, пока она не скрылась за углом, вздохнув, поплелся домой, осмысливая по пути все, что с ним сегодня произошло.

Подняв воротник куртки и сунув руки в карманы, Микаэль поглядел на затянутое тяжелыми тучами небо, с которого огромными каплями с невероятной силой хлестал дождь. Казалось, само небо плачет в такой тяжелый день, однако глаза Мики не выпустили ни единой слезинки. Его не трогали даже крики и стенания его рыдающей матери, которые пронизывая воздух, разносились завывающим ветром по полупустому кладбищу, еще больше нагнетая и без того тяжелую атмосферу. Небольшая кучка людей столпилась около свежей могилы; кто-то успокаивал женщину, давая ей стакан, дабы заглушить боль утраты, кто-то стоял в стороне и молча напивался, пользуясь случаем; кто-то просто стоял и с сожалением смотрел на всю эту картину, тихонько или громко причитая.

В день смерти отца, Мика, как подобает сыну умершего родителя, стоял у могилы и безучастно смотрел то на надгробную плиту, то на заливающуюся горькими слезами мать, но чаще возводил взор к небу или устремлял его к горизонту, слыша осудительное бормотание за спиной в свой адрес. В данной ситуации парню все это казалось каким-то глупым маскарадом, притворством чистейшей воды, он даже не мог воспринимать все всерьез.

«Убиваться, тосковать, плакать… Просто смешно… Эти люди – «добрые и самые близкие друзья» – собрались здесь чтобы вдоволь погоревать, упиться своим горем, и хотят чтобы я делал то же самое, отдав заслуженную дань почтения… Хах, и почему же вы такие смешные?… Нет, вы просто идиоты… Вы считаете меня неблагодарной дрянью, не проронившей ни слезинки за своим усопшим родителем, и пускай. Ваше право. Вы можете считать меня кем угодно… Мне плевать…»

Пока длились шумные поминки в их скромной квартирке, где собралось по меньшей мере человек 15-20, почему-то всем вдруг захотелось утешить несчастную вдову, которая осталась совсем одна с пятнадцатилетним сыном, Микаэль сидел в своей комнате, забравшись с ногами на кровать и обхватив колени руками, коснувшись макушкой стены, глядел в окно, за которым от сумасшедших порывов стонущего ветра гнулось дерево, дрожа, будто готово вот-вот треснуть под жутким гнетом не в меру разбушевавшейся стихии. Сквозь приоткрытую дверь из коридора и за стеной, Мика слышал душераздирающие возгласы, доносившиеся из кухни. Но вскоре они стихли, и парень понял, что поминки подошли к своему логическому завершению и обнаружить кого-нибудь в сознании будет поистине невозможно.

Микаэль не чувствовал в этот день абсолютно ничего, и даже угрызения совести не терзали его по этому поводу. Он не видел причин сожалеть о чем-либо и убиваться, предаваясь отчаянию, заглушать вместе с остальными боль потери дешевым пойлом, от которого хотелось только блевать. Он просто переживал этот день, как и все другие, минувшие и сразу забытые, отложенные в самую глубину недр памяти, где их уже не достать…

Шиндо зашел на кухню. Остановившись в дверном проеме, он молча смотрел на свою мать, которая с бутылкой наперевес второй день предавалась своему горю, позабыв обо всем. Мика не чувствовал к ней жалости. Он не понимал ее. Не мог понять. И все же…

– Мам, – тихо позвал Мика и легкой походкой преодолев расстояние от двери к столу, опустился на табурет.

Сделав очередной глоток, она утерла тыльной стороной ладони струившиеся по щекам слезы и перевела взгляд на сына.

– Заговорил? – иронично усмехнулась она. – Наконец-то ты заговорил.

Мика ничего не сказал в ответ, в то время, как женщина снова сделала глоток прозрачной жидкости из стакана и, словно под тяготой осознания, покачав головой, устремила взгляд на стену.

– Ты жестокий, – тихо выдавила она. – Прав был твой покойный отец, ты растешь чудовищем. Как мы могли воспитать такое? В кого ты превратился?… – она закрыла лицо руками, всхлипывая от душащих слез. – Тебе полностью плевать на нас…

– Мама, – попытался Микаэль, но женщина вскинула на него полный ненависти взгляд.

– Тебе плевать на нас! Твой отец! Это же твой отец! – закричала она, словно в безумии. – Умер твой отец, а ты даже не заплакал, хотя всегда готов был рыдать по любому поводу, а сейчас! – она схватила Мику за плечи, продолжая истерику. – Это же твой отец, ты что, не понимаешь, неужели тебе настолько плевать на нас?! Мы же твои родители! Как можно так ненавидеть собственных отца и мать! Что с тобой произошло?! Ты стал чужим!

– Мам, прошу не надо, – немного испугавшись такой реакции со стороны матери, проговорил Мика.