Отец весело рассмеялся («Это самоубийство мы сможем предотвратить».) и показал, как нужно поправить батарейку, чтобы оживить Вертера снова.

На следующее утро Герман взял робота с собой в школу. Скорее всего, родители были бы против, но Герман рассчитывал с помощью игрушки завоевать расположение других детей, да и, честно говоря, хотелось похвастаться.

На первой же перемене Герман извлёк Вертера из ранца и тут же оказался облеплен любопытством одноклассников, которые единогласно признали робота диковиной. Жирдяй Андрюша – самый крупный и самый смелый мальчик в классе – пробился к парте, загрёб Вертера в свои пухлые руки и начал вертеть его из стороны в сторону, разглядывая так, будто это была какая-то неодушевлённая вещь:

– Классная игруха. На батарейках? Где запускается? Давай испытаем? – и без спросу нажал кнопку. Вертер тут же оживился, сказал: «Ни хао!» и бодро забзикал по линолеуму: бзииик – шаг, бзииик – второй, бзииик – третий, стоп, мигалка, «цай йоубин».

Андрюша был в восторге:

– Задари игруху. Задаришь? – спросил он Германа, но Герман не понимал, как такое возможно.

– У тебя родители богатые, ещё купят, – убеждал Андрюша, но Герман не соглашался.

– Тогда я его сломаю. Чтоб ни мне, ни тебе. Всё по справедливости, – и Андрюша поймал Вертера, которому явно не хватало скорости, чтобы удрать.

– Вот смотри, – Андрюша перехватил тело робота на излом и начал выкручивать в разные стороны, отчего пластмассовые детали заскрипели, а сам Вертер от боли быстрее задвигал ногами, всё ещё не теряя надежды спастись.

– Нет, не надо, забери его, – Герман согласен был отказаться от любимой игрушки, лишь бы прекратить эту пытку.

– Договор, – согласился Андрюша. – Если наябедничаешь, отдам его тебе по частям. Всё по справедливости. Договор?

Герман кивнул. Он считал, что пусть лучше так, чем смотреть на страдания Вертера.

Но Вертер был другого мнения. Когда новый хозяин вернул его на пол, робот наотрез отказался двигаться.

– Говно китайское, – разозлился Андрюша.

– Нет. Там контакт. Надо поправить, – вступился за старого друга Герман.

– Без сопливых обойдусь, – нагрубил Андрюша и полез своими деревянными пальцами доставать батарейки.

Герман смотрел на это зверство, схватившись за голову: «Какой же он тупой! Какой он тупой! Там ведь нужно ноготком аккуратно подцепить…» Но Андрюша не понимал, что значит «аккуратно». Его злило, что эта загогулина никак не поддаётся и начал рвать её зубами, и в итоге вырвал. Внутри Вертера что-то громко хрустнуло (Герман зажмурился от приступа боли) и наружу вывалились батарейки, а следом – пара колёсиков на проводках. Вертер обмяк, как мёртвый котёнок, и теперь уже навсегда.

– Я же говорил, китайское говно, – с досадой сказал Андрюша. – Просто китайское говно, – и шваркнул робота об пол.

– Это какой-то антимир, – со смехом резюмировал Саня, услышавший эту историю несколько недель спустя. Ему, в отличие от Германа, она виделась просто несуразной экзотикой. Благодаря поступлению в престижный вуз, он вообще был избавлен от переезда, поэтому остался дома, лишь изредка навещая семью в каникулы и по выходным. Мама, конечно, не хотела отпускать старшего сына от себя, надеясь, что он может учиться где-нибудь поближе, однако в разговорах с отцом ей приходилось признать, что поближе просто негде. Герман, успевший возненавидеть Крестов, постоянно просился обратно, под Санину опеку, и Саня был совсем не против, уверяя, что вполне справится, но в этом вопросе родители были единодушны – нет, ни в коем случае.

Герман считал себя несправедливо наказанным. Он вспоминал родной город: Марью Михайловну, которая щедро угощала соседских детей ватрушками; соседских детей, с которыми было весело играть в пятнашки, бесконечно петляя по безопасным дворам, и уличный оркестр, который мог пошутить, надломив юркое allegro Моцарта джазовой синкопой. Герман был обижен на родителей – они лишили его всего этого. Несколько раз больно споткнувшись об извороты Крестова и его обитателей, Герман прекратил любые попытки найти под стать себе компанию. Он страдал от тоски и одиночества. Он не хотел выходить во двор, даже если погода разворачивала перед ним целую ярмарку соблазнов. Он держался особняком в школе. Он даже отказался от музыкального кружка, потому что там предлагали только аккордеон и полонез Огинского. Выбрав добровольное заточение, Герман сам себе придумывал занятия. Он с удовольствием играл в машиниста, с помощью оконных шпингалетов управляя воображаемым поездом, в кабину которого разрешался доступ только рыжему котёнку, любившему ловить скудное осеннее солнце, сидя посреди приборной панели, то есть на подоконнике.

К зиме, после школьной экскурсии на местное радио, была придумана новая игра, захватившая Германа целиком. Она открывала дорогу туда, куда ни один локомотив не смог бы доехать, даже если гнать во весь опор, безжалостно тараня и расшвыривая по сторонам дома и улицы Крестова. Всё начиналось обыденно:

– Это – кабинет главного редактора, вашего покорного слуги, – вёл экскурсию тип, больше похожий на больничного фельдшера. – Это – комната отдыха наших ведущих. Здесь – архив. Сюда направо – туалет, если кому-то надо. А это – прошу любить и жаловать – святая святых, аппаратная.

Аппаратная вызвала восторг. Герман совершенно не был готов к такому, поэтому ахнул в голос вместе со всеми.

– Наша гордость, – хвастался фельдшер. – Цифровой микшерный пульт. Флагманская модель. Инновация в области обработки живого звука. Подарен министерством на 50-летие нашей станции. Таким пультом оборудованы все крупные радиовещательные компании мира и лучшие студии звукозаписи.

Пульт был представителен – от одной стены до другой, матово-чёрный, такой же инопланетный, как новый завод на окраине города. В этом помещении он выглядел неправдоподобным чудом. Но если туповатых одноклассников впечатлило только обилие переключателей и ручек, которыми можно втихаря пощёлкать («Они же неандертальцы!»), то сам Герман как-то сразу понял предназначение каждого рычажка.

– Мне бы такую игруху, – завистливо выдохнул жирдяй Андрюша.

«Что ты с ней будешь делать, дебил?» – мысленно спросил его Герман, вдруг осознавший, что нашёл то главное, что спасёт его от тоски и одиночества в этом городе, и в тот же день перетащил в свою комнату отцовский музыкальный центр и всю коллекцию кассет и дисков.

Теперь после учёбы Герман летел домой, наспех хватая из холодильника приготовленные мамой бутерброды; запирался у себя, часами составляя подборки песен, комбинируя их друг с другом по звучанию, инструментам, особенностям вокала, ритм-секции и так далее. Потом он понял, что плёнку в кассетах можно нарезать на куски и заново склеивать липкой лентой в любой последовательности, вплетая в запись шелест листвы, свист утренней птицы, шум ветра и получая неожиданные, а иногда даже осмысленные сочетания.

– ВВ вообще не должен был тебе ничего объяснять, – говорила Ксюша. – Формально, его нанимателем выступаю я. Он только мне отчитывается. Он вообще против бесконтрольного распространения информации, потому что… Вот потому что! – Ксюша развела руками, мол, сам же видишь, какая жесть творится.

Герман хотел обидеться, но решил, что это действительно неуместно.

– И что он тебе объяснил? – спросил он, всё-таки подчеркнув слово «тебе».

– Это – однозначно уголовная статья. До двух лет. Объяснил, если всё делать осторожно, есть шанс получить условно. Но, пока идёт следствие, Сане придётся посидеть несколько месяцев под стражей.

– Бред какой-то. Он же просто защищался.

– Герман, миленький, в нашей стране жертва не должна уметь защищаться; в нашей стране жертва должна уметь быстро бегать.

– Это вообще не про Саню. Он не трус.

– Лучше бы для этого раза он сделал исключение. И все были бы целы, и он сидел бы сейчас дома, а не в следственном изоляторе этого вашего сраного Крестосранска. Мы бы за это время уже нашли другого покупателя, заткнули все дыры в фирме и наслаждались жизнью, а не вот это вот всё, – Ксюша снова развела руками.