Много времени прошло или мало, но подступала зима на бескрайние просторы. Закоптили мясо, засолили овощи и рыбу, заполнили доверху погреба, бочки с мёдом наготовили, и принялись работать на следующий год, отдыхать, праздновать, свадьбы справлять, да приданное готовить. Все находились в хлопотах, и княжеские сынки, что недавно свадебку сыграли.

Первый сын был недоволен своею женой, ни внешностью, ни голосом не очарован, только за приданным и женился, да за укрепление положения своего, поэтому ходил по дворам да поглядывал в окошки, искал себе вторую, более милую и ряженую бабу, благо жён можно было брать много – боги позволяли. Хмурился он, стоя и отцовского трона, сидел с боярами, вёл политику с заморскими гостями, летописи читал, стрелял и бился на мечах да на руках, чтобы не сбивать с себя спесь. Жена у Боримира была такой же, как и он сам, гневливая, сварливая, властная и хваткая до чужого. Сколько было радости, когда стрела с красной лентой попала в её двор. Она тут же представила себя Великой княгиней, расхаживающей по ухоженным дорожкам в соболиных шубах, в бусах жемчужных, носящей лучшие ткани и сокровища, привезённые с севера, по великим путям, а вокруг неё пресмыкающиеся людишки пряники да мёд сующие, которые рады и за объедки служить, лишь бы слепнуть в злате, серебре и парче. Была старшая жена богата и образованна. Знала и грамоту, и языки, да только чёрное сердце, жадное, не давало ей порадоваться жизни, только мечтать умела завистливо. Сама же была бела, высока и в тазу широка – чем не жена, да только не любимой оказалась.

Их супружеская жизнь была похожа на лодку, кинутую в бурливый океан – не знаешь, когда перевернут её волны.

Властная жена не желала видеть своего мужа с другой, всячески умасливала Боримира своею женской хитростью, взятую от маминой, взращённой мощной государственной фигурой – отца; она толкала его к власти, становилась полезной, подкупая, наговаривая и хитря, и этим примеряла его крутой нрав.

Второй сын боялся свою жену. Купеческая дочь хорошо разбиралась в счётах и деньгах, её семья занималась добычей соли, поэтому и приданное его было так велико, что Горисвет почувствовал себя ничтожным человеком. Он любил пиршества, но пировать на деньги жены не желал. Он боялся её точной оценки, пренебрежительности и холодности, которую она проявила после брачной ночи. Ей был не нужен Горисвет для самоутверждения, для приведения семьи к престолу, – её самой хватало с лихвой, умная, проворная, более деятельная чем новоиспечённый муженёк, который по долгу решался какую рубаху надеть.

С такой женой дом Горисвета расцвёл. Был тёплым, пригожим, и еда вкусная подавалась, и мёд вкуснейший пился, и слуги, не смотря на нрав хозяйки, были довольны. Так как кроме денег, счётов, собственного тела и души жены князя не было дела, то и слуги получили относительную волю. Мало помогала жена в делах мужа, да и муж не хотел двигаться вперёд и представать перед старшим братом, чтобы его жизнь не затряслась. Пресмыкался. Не мог подняться до уровня жены, вот и получал за это холодную ненависть и равнодушие. Хотя для всех остальных, в том числе и для Великого князя, их семья выглядела счастливой и крепкой.

Над младшим сыном Великого князя продолжали потешаться, но уже злобы не было у народа – привык к жабе, что квакала и урчала в палатах молодого человека.

Злоба и привыкание переливались в едкое, ещё не осознанное сочувствие; не обозлённое сердце, полное горечи и разочарования, отозвалось в Творимире приказом: «Выройте ей пруд за домом, в теньке». «Над младшим сыном итак природа поиздевалась, что мы, нелюди, что ли, чтобы гневить на него», заговорили простые люди тогда. Хоть и посмеивались, подначивали, да шутили в разгульных домах, но границы, как приближённые к Великому князю, не переступали.

А Творимир… не имел он семейного счастья. Творимир послушно служил у отца по дням, иногда заглядывал в мастерские, ходил к волхвам и жаловался на свою судьбу. И каждый вечер возвращался домой поникшим, а жаба спокойным тоном приказывала подавать еду и новую одежду. Только муж этого не ценил, ни тёплый дом, ни вкусную еду, ни искусную вышивку на его рубахах, ни тихих послушливых слуг, которым жилось вольготно в тереме у Творимира, они служили с особым удовольствием, что было поразительно для горожан. Днём жена спала и только к вечеру открывала глаза и принималась за работу, хотя никто не видел, что творилось в её горнице. Сквозь крепкий сон, настилавшийся каждой ночью, слуги слышали звуки прялки, ниток, нежное хрупкое постукивание. Почти не говорили друг с другом муж и жена, и оттого были их беды.

Когда снег полностью застелил бескрайние земли, пригласил старый князь своих сыновей и сказал:

– Ну что, сынки, прошло некоторое время, ваши характеры притерпелись, друг другу привыкли, теперь можно ваших жёнушек и испытать, – улыбался князь, смотрел своим мудрым взором на взрослых сыновей, оценивал их вид и поведение. Старший тут же встал на дыбы, взъерошился и запротивился. – Ты-то, Боримир, успокойся. Как отец хочу проверить, какие жёны вам достались, какими талантами будут дом держать, – средний сын смутился, а третий голову повесил. – Будет три испытания. И первое сразу скажу. Пусть каждая из ваших жён хлеб испечёт, одна, без помощи мам и нянек, – улыбался князь, щурился. Видел, как успокаивались старший и средний сыны, как блёк Творимир, чья жена оставалась огромной жабой. Сказал всё это и отпустил отец детей.

Старший пришёл и тут же позвал жену да передал всё слово в слово. Усмехнулась первая невестка, почувствовала в себе уверенность и пошла спрашивать у мамки и бабки тайные рецепты хлебного мастерства; расспрашивала у отца о вкусах свёкра, пускала слухи и сплетни, чтобы потопить купеческую дочь и противную жабу, ведь было ясно – через жён Великий князь проверял своих сыновей. И даже такая мелочь как хлеб могла стоить желанного трона.

Средняя жена приняла новость спокойнее. Тут же пошла в погреба и стала считать, сколько ингредиентов понадобится для хлеба, обдумывать, что испечёт, как. Она бы с радостью занялась своими делами, да только муженька стало жалко, уж больно бледным он пришёл от отца. Боялся он и трона, и брата, не хотел побеждать, но желал отыграться за всё, что натворил Боримир в прошлом.

Творимир только в сумерках добрался до дома. Вся столица уже знала о пекарском состязании, разделилась на две стороны, а на третью ладошкой махнули да забыли.

– Не печалься, муженёк, я исполню желание твоего батюшки, – сказала за ужином жена, видя, в каком расстройстве находился муж. Даже к квасу не притронулся. Горечь запивал простой водой. Не помогал хмель забыться ему.

– Да как ты своими лапки тесто месить будешь!? – буркнул на неё Творимир. Чуть ли ни с злобой.

– А ты не смотри на мои руки, лучше погляди на результат, – и показалось, что жаба усмехнулась, сидя по центру стола.

– Я прикажу тебе помочь.

– Ты настолько не веришь своей жене? – и снова огорчили её слова мужа. Жаба посмотрела на Творимира, вздохнула и печально продолжила. – Не переживай обо мне, муженёк, просто занимайся своими делами, а на заре четвёртого дня приходи в приспешню1 и посмотри, на что гожусь я. Спокойных снов, – и ускакала она в свои палаты.

Слуги с печалью смотрели на господина, но против него и хозяйки не пошли, принялись с содроганием ожидать исход третьего дня.

Все три дня никто не видел, чтобы жаба спускалась в приспешню, только ночью шорохи слышались да стук в ступе. Все спали дремучим сном. А жаба одна-одинёшенька выполняла всю работу, изнывала от тяжести мешков сахара, муки; месила она лапками тесто, не жаловалась.

В ночь третьего дня по дому Творимира начал разноситься прекрасный аромат хлеба. Жители терема вдыхали эти ароматы, наслаждаясь, а труба печи передавал запах белого хлеба по всему Славграду. И каково было удивление, когда Творимир спустился на бабскую сторону, на самой заре, перед отъездом, и увидел по центру стола белоснежное полотенце, расшитое искусными узорами снежных цветов, а на нём невиданной красоты хлеб, мягкий, сладкий, пышный. Настоящий каравай. Мужчина, увидев работу жены, удивился, растормошил слуг, стоявших у него за спиной и, как и княже, не верившим глазам своим, и побежал в хоромы супруги, надеясь на чудо, но оно не произошло. Жаба осталась жабой, склизкой и противной. Спала в низкой люльке у стены. Мужчина спустился вновь в приспешню, завернул хлеб в несколько широких полотенец, сел в повозку и поехал ко двору отца. Там его уже ждали братья и бояре, пожелавшие посмотреть на изделия княжеских жён.