И он, не касаясь руки, прошелся лезвием ножа по пальцу Сеймора, а затем снял Осколок, стараясь не задеть почерневшую органическую ткань. Айенг протянул кольцо Сан Саныча к Риму, и попросил его вытянуть руку.

  - Рим, теперь Осколок принадлежит тебе. Преисполнись той храбрости, что была у моего учителя. - Кольцо само заняло свое предназначенное место.

  Камень блеснул, и Рим почувствовал, как боль в голове начала пропадать. А внутри нечто зажглось или обнажилось, и присоединилось к внутреннему огню. Тому самому, синему язычку пламени, что тлел в душе Рима. Он будто бы воспрял, вырос, наполнился той жизни, что была ему необходима все это последнее время.

  Вместе с приходом облегчения Рим почувствовал, как

  Айенг отвернулся, сдерживая слезы и большую грусть.

  - Как бы я хотел проводить тебя в последний путь и повязать ткань на глаза твои синие...ох, Сей. Мне так больно смотреть на то, как Бездна изъедает тело твое. Я надеюсь, ты сейчас вместе со Светом. - Голос начал дрожать. - Не могу больше, Рим. Прости...меня...торопиться нам некуда...

  Он упал на колени, и начал скорбеть по умершему другу.

  Рим был не меньше опечален такой утратой. Он закрыл глаза, и подумал: 'Горе-то какое. Даже представить себе страшно, каково это - потерять человека, с которым когда-то, в незапамятные времена ты проводил все время. Ты с ним пересекаешься спустя двадцать лет. А может, и того больше. Вот ты ругаешься, весь на эмоциях, а затем миришься. И вот, теперь он лежит мертвый, без чувств. А ты, вероятно, многого не успел ему сказать или в чем-то объясниться'. До Рима только сейчас дошло, что такое может произойти в скором времени и с ним. Опять этот взгляд матери и отца. Вся воображаемая крепость содрогалась от внутренних толчков и все больше покрывалась трещинами различной величины. Что будет, если Рим все же не успеет вылечить рак? Тогда он умрет. Что произойдет, если мама и папа обнаружат что пропажу Сан Саныча, что их самих? Это он не мог себе точно представить, но знал - им придется жить с большой утратой и дальше, но без чего-то важного в их жизни.

  Стоп.

  'Важного', пронеслось в голове у Рима. 'Так вот оно что. Причина всех переживаний, слез и эмоций. Я им просто важен, без видимой на это причины с моей стороны. Но, черт подери, почему?'. А истина этого оказалась совсем рядом. Он был их сыном, которого они безмерно любили даже несмотря на то, что с его стороны они не чувствовали нужной отдачи. Так с чего бы им относиться к своему же дитя безразлично и сейчас, если они всегда поступали по зову своей доброй и глубокой души? Рим удивился такой подсознательной твердолобости своих родителей. Он слегка усмехнулся. 'Ха-ха, а в чем-то я действительно на них и похож'. Рим понял, что, вероятно, переборщил с тем, что затаил эту ребяческую обиду на Арину и Эдика, поскольку она казалась теперь натянутой, как сова на глобусе.

  Внутри Рима что-то обрушилось от такого резкого и основательного приближения к глобальной мысли. Он покопался в себе и обнаружил, как одна из опор 'крепости Рима', не выдержав мощных аргументов, рухнула мелким щебнем на поверхность головы.

  Осознал Рим и то, что в ближайшие выходные весь Скатный будет оплакивать почти триста человек, погибших по самым загадочным обстоятельствам. Но черт с ними, с этими обстоятельствами! Люди погибли, и потерянного не вернешь. Не вернешь того, что жизнь многих ушла. Просто взяла и испарилась в воздухе. И вот, навскидку, через полгода, а может, и быстрее того, уйдет и его жизнь.

  Сентябрь, проходящий в Скатном, обещал быть мокрым не только от соленых дождей, постоянно покрывающих глинку белым налетом, но и от слез тех людей, что ощутили на себе удар судьбы исподтишка. Выбирали ли они себе смерть? Выбирали ли они смерть своим близким, родным, друзьями? Эта несправедливость этого мира, в котором родился Рим, тревожила юношу все больше, даже в большей степени, нежели ложь, неправда. Риму показалось, что та сука Лия, преисполнившись собственной же гордости, посчитала себя чересчур важной и способной вершить историю, а потому, заручившись поддержкой своего поганого братца, в свое удовольствие занялась резней в больнице. Руки сжались в кулаки, затряслись на какое-то время, а затем перестали. Рим глубоко задышал.

  Рим открыл глаза, снова посмотрел на то, как Айенг тихонько проливает слезы. Он как будто на себе ощутил, насколько тонкой может быть пленка человеческой жизни, которую, оказывается, можно продырявить пальцем ноги при наличии большого желания.

  К Риму со спины незаметно подошел Женька. Он встал рядом с Римом, обнаружив, что тот находился в странной печали. Рим увидел, как его приятель поравнялся с ним, и смутился.

  - Жень, прости, я...я в последнее время слишком много думаю.

  - Тебе не нужно извиняться, Эр.

  Рим усмехнулся. Приятная улыбка, как и в больнице, сместила ощущение печали.

  - Теперь ты так будешь меня называть?

  - Тебе не нравится? - Женька вскинул руки. - Не, если хочешь, могу тебя звать, как и всегда.

  - Да нет, что ты, - отмахнулся Рим. - Мне даже нравится.

  Они стояли, беззвучно, глядя на скорбящего Айенга.

  - Рим.

  - Ты хотел сказать, Эр? - Рим повернулся к Женьке, но не обнаружил на его лице тона радости.

  - Неа, мне пока что нужен Рим.

  - Хорошо.

  Женька вгляделся в глаза друга. 'Вот черт, как же он пронзительно смотрит!', подумал Рим. 'В кои-то веки ты снял зеркала со своих глаз, Рим', сделал заключение Женька.

  - Я думаю, это ужасно так себя чувствовать, - вполголоса сказал он.

  - Я знаю, Жень. - Рим снова погрустнел. - Я знаю.

  Женька медленно опустил ведро со Слезой Света перед собой. Он попробовал медленно завести руку к плечу Рима, и это ему удалось без больших проблем. Тот не стал сопротивляться, наоборот: он повторил жест Женьки.