- Ты меня удивляешь в последнее время, Жень.
- Ты меня пугаешь не меньше, чем я тебя удивляю, Рим, - проговорил Женька.
А время подходило к десяти часам. Сильный ветер продолжал гудеть в стекла и пробиваться под крышу, создавая там жуткий гул.
Глава 5
Риму захотелось отдохнуть и восстановить немного сил для следующего дня. Он сначала кинул взгляд на Женьку перед тем, как прижаться к мягкой подушке. Он храпел. 'Я знаю, что ты видишь во мне загадку, Жень, потому что я пытаюсь отгородиться от всего мира, и не скрываю этого факта. Быть может, ты и не видишь, а уж тем более не можешь понять причину этого. Но я никак не могу понять - при всех своих попытках держаться от всех подальше ты всегда находишься рядом. Почему ты так заботишься обо мне, даже когда я этого не желаю своей душой и не хочу? Я знаю, что ты хороший парень, и всегда это знал. Но можешь ли ты вспомнить хоть один случай, когда я был открыт к тебе? Я не понимаю. Так что действительно хорошая загадка для меня - это ты'.
Риму очень хотелось об этом поразмыслить и прийти к чему-то логичному, но глубокие рассуждения, как он закономерно для себя заметил, отдаются болью там, внутри головы. Поэтому он решил не тревожить опухоль лишний раз. Он не мог себе точно представить, как много времени у него есть. Полгода? Год? А может быть - месяц, неделя...еще один день? Неопределенность витала в воздухе, и от этого было не легче.
'Утро вечера мудренее', подумал Рим, и окончательно расслабился. Он уставился в потолок, и веки начали медленно закрываться. В голове промелькнуло еще одно событие, произошедшее с ним, пока Женька ушел искать врача. Он вспоминал бледные лица своих родителей.
Немного времени спустя с момента, когда Женька вышел из палаты, еще вечером, в нее зашли два взрослых человека. Женское лицо с милыми чертами, какие были знакомы Риму как ясный день, стало красным от слез, мужское же было молчаливым, полным боли и печали. Уже тогда Рим начал что-то предчувствовать. Что-то брякнуло внутри. Он предположил - то был его стальной замок, который дал трещину.
- Да бросьте, вы можете сделать более веселые лица? - сказал Рим. - Я еще живой, если вы не заметили.
- Рим...Боже, за что на нашу долю постоянно выпадают такие испытания? - прошептала сквозь слезы Арина, его мама.
- Ну ма-а-а, давай не будем торопиться с выводами, пожалуйста? Я сейчас прекрасно себя чувствую. А потом...
- Солнце мое, - всхлипнула мать, и подалась к своему сыну. Они обнялись, и впервые, за пять лет сокрытия, молчания и тайны, Рим почувствовал, что не может отыгрывать фальшивые чувства. Потому что они таковыми не были. Маленькое женское тело смачивало белую рубашку у плеча, и оно содрогалось от плача. Слева на койку, где лежал Женька, присел отец, закрыв лицо руками с грубой кожей, в попытках скрыть отчаяние. Никому не хотелось признавать общее горе, которое они сейчас переживали, или которое только предстояло пережить. В глазах Рима застыли слезы.
Отец, Эдуард Анатольевич Виноградов, вёл контроль над загрузкой палуб кораблей свежим продуктом в 'Авантюристе', и не имел особых навыков в своей работе, в то время как мать, Арина Викторовна Неясова, была крановщицей, хорошо знавшей свои обязанности и четко выполнявшей указания руководства порта. В свое время ей присудили звание почетного работника месяца. После сокращения штата 'Авантюриста', сыграв простенькую свадьбу, молодая семья Виноградовых решила открыть маленькое дело по производству и продаже выпечки. Почти все средства, у них имеющиеся, были в него вложены, и мало помалу они возвращались к ним, хотя уже и не такими размерами, чтобы жить на широкую ногу. Конечно, большой популярности маленький магазинчик-пекарня не снискал, но у Арины были золотые руки, и если не по всему городу, то уж точно по Мокрой улице разносились запахи свежего хлеба, и своих покупателей он всегда имел. Эдуард, чудом отбивший у порта старенький, дышащий на ладан и упорно хватающийся за жизнь 'уазик', привозил из Авдотьева необходимые ресурсы, потому как в Скатном пшеница не выращивалась (на глинистой почве мало что приживалось). Все необходимые товары в основном привозились большегрузными кораблями в обмен на рыбу, если денежного расчёта было недостаточно. В свободное от поездок время Виноградов-старший проводил время, помогая жене, либо находясь в мастерской, чиня машину, если возникала необходимость, а возникала она довольно часто.
В общем, это время семья пока не живет настолько бедно, насколько бедно они себя чувствовали тогда, когда объявили, что порт больше не будет их кормить. На собственное обеспечение и обеспечение их единственного сына Рима им хватало, даже какую-то часть денег они позволяли отложить на будущие расходы, если таковые возникнут. Теперь же трудно было себе вообразить, откуда можно было взять огромные средства на повторное обследование в Плоском, взятие пробы, операцию, если ее можно провести на таком этапе, а затем еще и реабилитацию. Естественно, средства были, но вот насколько их могло хватить - на неделю или на месяц - трудно было сказать с уверенностью.
Когда Арина перестала плакать, она всмотрелась в глаза Рима. Да, ей не показалось - они мало чем отличались от глаз мертвого человека, и от этого ей хотелось плакать еще сильнее. Отец наклонился, и присел рядом со своей женой, обнимая ее за плечи. Да, быть может, у Эдика были огрубевшие руки, но вот взгляд оставался мягким, постоянно. Рим тотчас же ощутил на себе эту необычную мягкость. На больного мальчика не просто смотрели - теперь они его изучали. Рим это уловил и осознал только сейчас, смутился, и отвел свой взгляд в сторону. Трещина в замке будто бы стала больше.
И Арина, и Эдик ждали появления Рима как ясный день в вечных сумерках. Когда это произошло, они не чаяли души в своем сыне, и буквально каждый день пытались отдавать на то, чтобы вырастить достойного человека. Казалось, что они тратили не только каждую копейку, но и каждую частичку своей души. Пока мать пыталась придать характеру мальчика неравнодушный и заботливый характер, отец создавал в Риме мужской стержень и прохладный ум. Компромисс в воспитании всегда находился. Однако в один день что-то случилось, и это что-то стало поводом для того, что Рим начал растить себя сам, закрывшись, прежде всего, от Арины. Она поначалу считала происходящее переходным возрастом, случившимся в одиннадцать лет, что показалось ей невозможным. Тогда она предположила, что мужчине может дать все лучшее только мужчина, и стала вмешиваться в дела все реже. Но позже все приходило к тому, что Рим переставал внемлить и просьбам Эдика. Их страшила мысль о том, что их сын скрывает нечто невероятное. Чем это могло быть? Даже на прямолинейные вопросы, подобно: 'Рим, ты можешь сказать, что с тобой? Может, тебя что-то беспокоит?', от их дитя всегда поступал уклончивый ответ вроде: 'У меня все в порядке. Вы что-то еще хотели спросить?'.
