Нет, не в порядке. Почему что-то должно было быть в порядке? Все мысли о предстоящем разговоре улетучились, вытесненные произошедшем. Что это было? Рим попытался вспомнить то, что с ним только что произошло, и это было трудно. Потому что голова болела еще сильнее, как после сильного похмелья (Риму такое состояние было знакомо однажды, так что он мог позволить себе сравнить).
В ушах раздался глухой звук. Да только это был не простой звук, верно? Крик. Кто-то кричал, громко, протяжно, с большим страданием в голосе, будто обладателя позыва охватывал то ли ужас, то ли сильная боль, от которой невозможно было удержать рот на замке. Кричала женщина, это точно. От того, что некто в голове не просто говорил, а неистово орал, еще больше напугало Рима. Голос было слышно настолько громко, что он невольно обернулся, ища в аудитории смущенные лица. Все сидели, как сидели и до этого: кто-то делал записи в тетрадках, кто-то за партами перешептывался с соседями, кто-то наблюдал за движениями руки молодой преподавательницы, аккуратно вырисовывающей гиперболу на доске. Похоже, что никто этого не слышал, кроме самого Рима. До этого он чувствовал сбитым с толку, а теперь к тому же еще и жутко напуганным до глубины души. Он невольно начал думать, а не сошел ли он с ума на фоне сильных рассуждений, да так, что внутри самого себя он заорал не своим же голосом? Возможно, но до чего этот зов прозвучал как взаправду! Рим мог считать себя заядлым скептиком, уверенным, что на каждые утверждения должны быть свои доказательства, на каждое происходящее явление - свои причины. Вроде бы причину и следствие Рим нашел и что важно - увязал их между собой. Внутренний голос появился и сильно обострился на фоне собственных переживаний, не больше и не меньше.
Рим хотел было сказать Женьке в ответ, что он успокоился, и повернулся к нему, но тут же застыл в очередной раз. В глазах сначала мгновенно потемнело, а затем сразу стало ярко, да так, что ничего, кроме света, не было видно. Складывалось ощущение, что прямо в стеклянные зрачки светили большими белыми лампами, и свет прожигал их насквозь. Источник испускал такое яркое свечение, что Рим как можно сильнее зажмурил глаза, но солнечные зайчики уже играли на очах, а затем...свет помягчел. Нет, он продолжал бить по зеленым стеклам, однако же, теперь Рим привык к такой яркости, и начал медленно открывать веки. Свет не пропал. Но вот в чем он был уверен, так это в том, что пропало все остальное, что его до этого окружало. Ничего не было. Был только свет, и больше ничего.
А потом произошло еще кое-что странное. Странный, женский, и все же не внутренний голос вернулся, но он уже не кричал, но призывал сделать кое-что для него. Все, что мог уловить слух Рима, так это одну единственную просьбу. 'Смотри, юноша, и смотри очень внимательно...' - и голос вновь умолк. И Рим стал смотреть. Он уже перестал искать какие либо логические связи. Потому что логика тут не работала, как он позже для себя решил. Так что он поддался предложению неизвестной женщины.
Внезапно, свет рассеялся, и Рим увидел перед собой тысячи разноцветных огоньков, будто бы он прижал пальцами глаза и сильно их потер. Риму на уроках физики приходилось видеть, как луч света, проходящий сквозь призму, расходился на радугу. Это зрелище отчасти чем-то напоминало гирлянду, что горела, включенная в темноте. Синие цвета сменялись зелеными, зеленые маячили наряду с желтыми, оранжевые и фиолетовые перешагивали с место на место. Рим уже волей неволей начал думать о том, что кружка трипло на голодный желудок явно была лишней. 'У меня жесткие галлюцинации. Верный звоночек к тому, чтобы либо сократить употребление кофе, либо вообще перестать его пить. Не очень-то классное положение, надо заметить. От такой дозы кони вообще дохнут. Хотя кто меня тянул за язык?'.
Свет и разноцветные маячки погасли, будто кто-то резко выдернул шнур светильника. Темно, ничего не видно. Да еще к тому же чертовски холодно. В темноте этой ничего не присутствует. Или же так казалось только самому Риму? Он прислушался. 'Как тут тихо, даже чересчур...а хотя вот, вот оно. Слышу'. Что-то дребезжит. Глухой, то нарастающий, то убывающий, гул шел волнами. Потом раздался хлопок, где-то вдали, отдаваясь эхом отовсюду. Когда эхо прошло, гул снова занял место в мертвой тишине. Звук этот вызывал у Рима ощущение чего-то неприятного, мерзкого, однако ж, такого близкого, родного к самому себе. А может, и не только звук.
Рим вгляделся и поднял перед собой ладони, развернул их ногтями вверх. Он подумал, что так же не увидит и их, как и все остальное, но вопреки своим размышлениям сумел разглядеть свой коричневый костюм, как будто бы на них падал тусклый свет. Он вытянул вперед правую руку, и, что странно, она не пропала во всеобъемлющей темноте. На мгновение Риму показалось, что он чувствует себя фигуркой человека в полный рост, вырезанной из журнала аккуратно по самым краям тела, и помещенной на черный фон.
Рим попробовал пошевелить телом, и это ему легко удалось на удивление, поскольку сначала он думал, что оцепенение его не покинуло, а если даже это и произошло, то среда, в которой он находился, казалось вязкой, как желе. Однако это так не оказалось. Рим почувствовал в пространстве твердь под подошвами кроссовок. Только сейчас до него дошло, что оказался в совершенно неизвестном ему месте, а не в колледже на паре. Оцепенение снова начало подкрадываться из-за спины, но Рим отмахнулся. Удивляться можно было до бесконечности, и все же надо мириться со своими причудами, которые для себя только-только открываешь. Юноша прикрыл глаза, и начал успокаиваться. А вдруг все-таки это все не реально, и он пребывает в отключке из-за волнения? Сейчас его откачают, и все будет нормально.
Глубокий вдох, глубокий выдох. Он постоял минуту, затем открыл глаза. Картина совершенно не изменилась. Темнота продолжала воцаряться в этом безмолвном пространстве, как и до этого. Тут Рим уже не смог сдержаться. Чувство недопонимания обострилось настолько, что он поднес ладони ко рту, сложив их в подобие рупора, и изо всей силы крикнул: 'Э-ЭЙ! ТЫ КТО И ЧТО ТЫ ХОЧЕШЬ ОТ МЕНЯ? ОТВЕТЬ МНЕ! Я НЕ ХОЧУ БОЛЬШЕ ЗДЕСЬ НАХОДИТЬСЯ!'. Риму пришлось удивиться еще один раз - из всего того, что, как казалось, он произнес громко и отчетливо, он не услышал ни одного слова. Рот открывался, но звуки не проходили сквозь странную материю, в которой он находился и мог дышать. На мгновение Риму показалось, что он оглох, да только это было не так - странный гул, напоминающий биение сердца, продолжал идти из неизвестного места и доноситься до ушей. Казалось, что он не исходил из одной точки, а был рассредоточен во всем пространстве.
Чуждая, всеобъемлющая темнота навела Рима на мысль. Абсолютно такая же чернота промелькнула в больном глазе бродячего. Тут Рим и вспомнил, как он поначалу странно смотрел на него, а затем с диким рвением бросился бежать без оглядки в неизвестном направлении. 'Его чертов больной глаз. Мне еще почудилось, что я слышал чей-то голос, исходящий из его глазницы. Наверное, так же почувствовал себя и тот бедолага, как я себя сейчас'.
Ноги Рима подкосились, и он чуть не упал. Он ужаснулся, поскольку предположил - если бы он рухнул в пустоту, то никогда бы в своей жизни уже не смог снова встать на ноги, и полет его в эту бездну был бы вечным. Однако ж он удержался, и, собравшись с духом, попробовал сделать шаг на неосязаемую с виду плоскость. Нога, на какое-то время зависшая в воздухе, приземлилась на такую же твердую поверхность, на которой стояла другая нога. Это было хорошо, поскольку Рим уже не мог бояться свалиться в неизвестность, ежели он оступится - его поймает и удержит пол.
