И не допуская коросты

Всех помыслов, вплавь или вброд,

Так как мы – инструмент в руках Господа,

Точно не наоборот…

И та девочка вряд ли хотела

Закончить жить в самом начале,

И чтоб её хрупкое тело

Зачем-то в купель окунали,

И вряд ли ей было так нужно

Покаяться в чьей-то вине,

Или чтоб её юную душу

Пытались очистить в воде…

А весь мир её – мама и папа,

Не я, не какой-то там Бог,

А тогда ведь мы все были рядом,

Вот только никто не помог…

Стих второй

Спаси эту девочку

Не закончив, как будто бы это

Накопленное откровенье,

О чём не писали поэты,

О чём только он с упоением

Мог говорить без конца,

Так размеренно, тихо и гордо

Пред взором Святого Творца,

Всё о том, что копилось за годы.

Священник взял быстро стакан

И, закинув так голову, в горло

Залил горько-огненный яд…

Показалось, что Синсэр был порван,

Растерзан, замучен, распят

Так внезапно от слов своих, словно…

Взорвался за окнами гром,

И священник немедля стакан

Очень шумно поставил на стол,

Не сломав его чуть пополам.

Долго Синсэр смотрел в пустоту,

Но его собеседница знала,

Куда его мысли ведут,

И, не дав им пропасть тут, сказала:

– За честность такую спасибо,

Хоть знаю, что ты сгоряча…

– Я тебе доверяю, Кристина,

Хотя это редкость сейчас.

– В этом Богом оставленном мире

Ты вроде скучающий гений.

Таких никогда не любили,

Но это привычно на деле.

Что ты поменяешь кого-то

Здесь, может мне только присниться.

Не пробуй казаться холодным,

Тебе не идёт это, Синсэр…

Поправив на талии фартук

И руки скрестив на ней гибко,

Так робко, но всё же взаправду

Кристина сверкнула улыбкой.

Мгновение искренней дружбы —

Вот то, что действительно важно,

Вот то, что тогда было нужно,

Вот то, чего Синсэр так жаждал.

Ах, если бы в эту секунду

Священник улыбку заметил.

Ах, если б он не был окутан

Рефлексиями, будто плетью.

Внимание Синсэра путалось

Где-то на тоненькой шее,

Где падали волосы в угольном

Блеске от тьмы помещения.

В сумраке тёмные локоны,

Гревшие тонкие плечи,

Сводили с ума одинокого

Синсэра весь этот вечер.

К великому всем нам несчастью,

Священником с думами грузными,

Слепо разбитым на части,

Улыбка осталась неузнанной.

Было бы явно полезней

Сменить столь серьёзную тему,

Но Синсэр всё так же не к месту

Продолжил злосчастную эту:

– А люди всегда были массой,

Огромной и неповоротливой.

Сложно менять что-то разом,

Ведь в частности – люди не собраны,

Сами в себе, как животные:

Поодиночке, как волки,

Все злые и вечно голодные,

В группах – овечки, поскольку

Примера нет, пастыря, лидера,

Правил нет, чёткого круга,

И если кого-то обидели,

Сразу затопчут друг друга…

Кого-то сейчас поменять,

Значит целое грузное стадо

Устало куда-то толкать,

Да и мало кому это надо…

– Ты что-то тогда говорил

О простой, но великой идее?..

– С идеей давно короли

Уже сделали всё, что хотели.

Вот мог бы себя поменять я,

И, если б не чёртова клятва,

Тебя задушил бы в объятиях…

– Синсэр, ты пьян уже, правда…

– Во мне помешалось всё снова:

Молитвы, грехи, целибат,

Моя вера, распятья, иконы…

– Ты будешь мне вечно как брат…

Когда взгляды столкнулись их робко,

Священник неловко замолк,

А Кристина, занервничав, громко

Бокал уронила на пол.

Они были давно так знакомы,

С тех самых холодных ночей,

Когда Синсэр, от службы у Бога

Раздавленный, виделся с ней.

В её тёплой забытой таверне,

Где люди, как чудо, редки,