Он грёзы всем людям пророчит,

Он с ними как будто бы дышит.

Сейчас это царство Морфея

В его первозданной природе,

А грёзы людские – трофеи.

И сладкий, пьянящий наркотик

Он всем запускает по венам.

Царь так по-отцовски смеётся,

Его не волнует, наверно,

Что кто-то, увы, не проснётся.

А где-то на маковом поле,

В таинственной дымке багряной

Танцуют беспечные двое,

Их рай – в окаёмке поляны.

А где-то у чёрного леса

Хоронят поэта неспешно.

Ему это будет полезно —

В тиши спать под мраком кромешным.

Вдруг волки завыли из чащи,

Как напоминание явно

О душах, бесследно пропащих

В своём одиночестве пьяном.

Здесь манят лукаво красоты

Узоров на каменных стенах.

Весь город как будто бы соткан

Из брешей, где трещины – вены.

Высокие башни стремятся

Пробить седину небосклона.

Прекрасная сырость простраций

Всех узников пепельной комы.

Беспечные сны под покровом

Тумана и тусклого света.

Примерила полночь корону

Из замков тех ветхозаветных.

Такой симбиоз восхищает,

Где город сроднился со смертью,

Где собран из песен прощальных

Торжественный гимн круговерти,

Небес бесконечного мрака.

Играл панихиду оркестр.

Где город сроднился со страхом,

Где нет для меня уже места.

В домах тихо шепчутся сплетни,

Поются куплеты потешно,

Откуда-то слышно, как бредни

Кричит городской сумасшедший.

Насилуют девушку сволочи,

Церковь стоит неподвижно,

И в этой гармонии полночи

Синсэр молился Всевышнему…

Стих второй

Молитва Синсэра

«Видишь ли ты меня, Господи?

Видишь ли душу мою…

Я один на краю этот пропасти

Прямо, бесстрашно стою.

Посмотри, как я стоек, Создатель.

И сколько со мною людей?

Всех сумел ты однажды отнять их.

Всех ты однажды сумел…

Как же трудно молиться, не веря,

Что ты на меня не плевал.

Хотя я – не большая потеря,

Ты слуг и прилежней видал.

Я давно не живу уже свято,

Возможно, я сбился с пути.

И прости, что я верил когда-то.

Прости, что сумел полюбить.

Ведь ты дальше намного, чем думают

Все, кто молился тебе.

Наши жизни натянуты струнами,

Вот твой простой инструмент.

И ты ловко играешься нами,

Признаюсь, забава что надо.

Когда же нашлёшь ты цунами,

Пожары, войну и торнадо?

Взбешённый, как я, уже всеми,

Устав уже просто с годами,

Когда же ты просто во гневе

Пожрёшь эту ересь с концами?

Хотя, стало быть, в тебе много

Осталось любви и надежды,

А я истощил себя злобой,

Тебе я не ровня, конечно.

Ты видишь, что я не справляюсь.

Я слабый. Я очень устал.

Моя вера – стена крепостная,

Но площадь за нею пуста.

Я искал в себе сердце, ты знаешь,

Чем мог помогал я Кристине,

Но цепь её – боль ледяная,

И дальше помочь я не в силе.

Увы, для меня это слишком.

Я не подступлю ещё ближе.

Так, может быть, этот мальчишка

Разбудит в ней искорку жизни?

Пусть солнце над нею взойдёт.

Только это лишь важно, пойми!

И прости меня, что ли, за всё.

Я стараюсь быть лучше…

Аминь».

Рядом скрипнули двери стыдливо,

И в залу, покрытую сумраком,

Лёгкой походкой сонливой

Вошла к падре девушка юная.

Бережно, несколько скорбно,

С опаской кругом озираясь,

В монашеской мантии чёрной,

Уже босиком, потирая

Глаза, эта девушка юная

Падре спросила тихонько:

– Отец, вы не спите? Я думала…

– Дочь моя, мне бы вот только

Побыть одному. Иди спать.

Ночь всё больше сгущалась за окнами,

Даже свечам не прогнать

Темноту, из которой мы сотканы…

Стих третий

Граждане, не оставляйте детей без присмотра одних

Ганс проснулся средь книг и растений,