И, как от удара ножом,

Он рывком подскочил на постели,

От жара дыша тяжело.

Чистый воздух от множества трав

Понемногу рассеивал транс,

И, рассудок свой как-то собрав,

Осмотрелся внимательней Ганс.

Он проснулся в своей же кровати,

В своей же неубранной комнате,

Весь уже красный от ссадин

И чёрный от грязи и копоти.

Записи, книги, тетради

Стелились ковром на полу.

Ганс всегда был весьма аккуратен,

Порядком построив свою

Репутацию в деле врачебном —

По полочкам книги и мысли

Должны быть у Ганса зачем-то,

Всегда это чувство единства.

Порядок – как способ контроля

Над собственным телом и духом,

Он правило вывел такое,

Везде ему следовал сухо.

Старался порядок блюсти

Он всегда и во всем, но в итоге

Попался ему на пути

Этот северный город убогий.

И стал ему хаос – системой,

Потерян он в поиске знаний,

Коробкой бетонные стены,

Мозаикой линии зданий.

Вдруг в памяти Ганса сверкнул,

Как знакомый и ласковый голос,

Всего лишь на пару секунд

Молодой притягательный образ

Таинственной девушки в чёрном,

Прелестнейшей спутницы ночи,

В холодный туман облачённой,

В свет белой луны непорочный.

Ганс вспомнил прогулку с Кристиной

И то, что расстались внезапно,

Когда его тьма поглотила

В беспамятстве неадекватном.

– Быть может, ты просто приснилась

Мне в пьяном забвении этом,

Представилась скромно Кристиной

И тихо рассеялась ветром.

Приснилось, что пёс кровожадный

В зубах меня нёс в переулки,

Приснилось, что так же бежали

С Кристиной, державшись за руки.

Моё одиночество, может,

Придумало дружбу с тобою.

Я врач и поэтому должен

Предвидеть расстройство такое.

Возможно, становится хуже

Мне в этом потерянном месте,

Но что мне действительно нужно?

Каких я желаю известий?.. —

Спросил Ганс у тёмных углов,

У лечебных растений и трав,

Этих длинных зелёных кустов,

Что росли здесь во многих горшках.

У большого немого стола,

У бумажных листов и чернил,

Одиночества, смерти и дна,

У себя самого он спросил.

Но вот взгляд вдруг упал его быстро

На маленькую табуретку

С потёртой бумажной запиской,

Лежавшей на ней неприметно.

Ганс взял с табуретки листок,

Развернул его вмиг, увлечённо,

Увидев количество строк,

И неспешно записку прочёл он:

«Надеюсь, ты спал хорошо.

Тебя мучил ужасный озноб…

Ну, хотя бы до дома дошёл,

Не разбив себе нос или лоб.

Оставаться я, правда, не стала.

Прости, что вот так – из записки,

Сама очень сильно устала,

Впишу и уйду по-английски.

И знаешь, ты пьян был настолько,

Что страшно смотреть было даже,

Хотя пил вино, не настойку,

И то подливал всего дважды…

Не важно. Пишу, потому что

Ты можешь чего-то не помнить,

Наверно, тебе будет нужно

Всё в памяти лучше усвоить.

Мы ночью гуляли с тобою,

До этого выпили малость,

Как вдруг ты собакой завоешь…

Конечно, тогда испугалась.

Ты бредил достаточно долго,

Кричал непонятные вещи,

Слова все коверкал и комкал,

Звучало довольно зловеще.

Тебе стало тяжко и плохо,

Ты еле стоял на ногах.

У меня сразу страх, суматоха,

Спасать как – не знаю пока.

Не пришлось, Слава Богу, спасти.

Ты, в лице только лишь бледно-жёлтый,

До дома просил довести.

На меня так опёршись, дошёл ты.

И здесь уже рухнул ты, сонный,

Ознобу всему вопреки.

А я, видя уж, как измождён ты,

Сняла с тебя плащ, сапоги…

Я хотела омыть тебя позже,

Но как-то неловко, пойми…

Так что это ты сам уже должен,

А то ведь ужасно смердишь.

Приключение то ещё вышло.

Хотя, несмотря на тот ужас,