Вечером Фёдор Гаврилович кликнул брата своего Ивана, который завсегда не прочь был пропустить чарку-другую, и втроём они узкою стезёю пошли сватать дочь бортника Андрея. На опушке густого леса лежала деревушка в несколько дворов. Василий тотчас признал дом, в котором провёл минувшую ночь.
– Мир вам! – Фёдор Гаврилович отвесил поясной поклон, входя в избу. В руках он держал каравай, испечённый женой Ивана Гавриловича, который вошёл вслед за братом. Последним в избе оказался Василий, – он огляделся по сторонам и не увидел Дарьи.
Между тем, хозяин дома – бортник Андрей приподнялся с лавки:
– Здравы будьте, гости дорогие, – и кивнул сыну, мол: «Кликни Дарью. Пусть накроет на стол!». Юноша метнулся в сенцы.
– Проходите, будьте как дома, – говорил хозяин, принимая из рук Фёдора Гавриловича расписной каравай. Гости чинно уселись на лавки. И повисло неловкое молчание. Никто не знал, с чего подобает начинать разговор.
Тогда Иван Гаврилович подумал: «Кабы чаркой не обнесли!», – и решил взять дело в свои руки:
– Пришли мы к вам рядиться. У вас товар, у нас купец…
– Василий Фёдорович, кажись, уже бывал в нашем доме, – улыбнулся хозяин, обратив взор на юношу, сидящего на краю лавки.
– Да, сей ночью, – отвечал за него Фёдор Гаврилович, – дщерь ваша гостеприимно привечала его. Благодарствую вам!
– Её благодарите, а не меня, – отозвался бортник Андрей, – а се и она!
Дверь распахнулась, – в избу вбежала раскрасневшаяся Дарья; брат её осьмнадцати лет, коего звали Димитрием, вошёл следом. Девица бросилась в бабий угол и принялась накрывать на стол. Гости улыбнулись: видать, хороший знак.
– Хозяюшка ваша – знатная стряпуха, – обмолвился Фёдор Гаврилович, испробовав принесенных щей.
– А как она умеет ткать да вышивать! – проговорил бортник Андрей. – Мастерица она у меня, – затейница! Сия скатёрочка – ее работа…
Фёдор Гаврилович сразу, как сел за стол, приметил дивную скатерть. Загляденье! Красота неописуемая! Словно на ладони – княжий терем в окружении церквей со златыми куполами. У подножия холма река несёт свои воды, а на берегу её раскинулись посадские избы, окаймляя торговую площадь – купеческие ряды с заморскими товарами. Того гляди оживёт сей чудный образ, и услышит Фёдор Гаврилович плеск воды в реке, пение птиц и шум торга.
– И впрямь мастерица, – вымолвил он, открыв рот от удивленья.
– Жаль будет расставаться с такой дочерью, – вздохнул бортник Андрей.
– Да, но чему быть, того не миновать! Господь установил сей порядок, – говорил Фёдор Гаврилович, а Иван поддакивал ему. Дарья, между тем, сидела в сторонке, не встревая в мужской разговор. Василий тоже молчал, украдкой поглядывая на неё. Когда Иван Гаврилович осушил третью медовую чарку, Андрей кивнул сыну:
– Митя, ступай, принеси-ка ставленого!
Димитрий скрылся в чулане, а вернулся со штофом, наливая в чарки гостям нового мёда. Испробовав его, Иван Гаврилович воскликнул:
– Славно! Изрядный мёд. Вкус отменный!
– Сей напиток, – молвил Андрей, – мы поставляем в Москву: князь Иван Данилович вельми доволен! Кстати, ту смоляную бочку, что ставил в землю отец мой, Царствие ему Небесное, вынимал я десять лет спустя.
– Знатные у нас будут сродники, – шепнул Иван Гаврилович брату на ухо. – С князьями знаются!
Вскоре сваты захмелели. Бортник Андрей потчевал гостей, а сам не притрагивался к чарке.
– Пора нам, в путь-дорогу, – сказал, наконец, Фёдор Гаврилович. Но едва он поднялся с почётного места своего, как ухватился за стол, чтобы не упасть.
– Оставайтесь у нас, гости дорогие, места всем хватит, – пряча улыбку в уголках губ, промолвил бортник Андрей.
Дарья постелила на лавках перины для гостей, – они улеглись, и вскоре стены избы сотряслись от дружного мужицкого храпа. Димитрий полез на полати. Василий остался за столом, ожидая слова хозяина дома. Бортник Андрей окинул его долгим строгим взглядом:
– Теперича пришло время и для разговора. Дарья, поди сюда.
Девица встрепенулась и оказалась подле отца своего.
– Я не ведаю, – продолжал бортник Андрей, – чем ты приглянулся моей дочери… Дарья мудра не по годам и зело похожа на свою мать. Она желает выйти замуж за тебя. Я же не пойду супротив её воли! И то правда, что засиделась она в девках. Соседи посмеиваются. Но знай, коли обидишь дщерь мою хоть однажды, пощады от меня не жди!
– Люба она мне. Я беречь буду её – голубку мою, – негромко отозвался Василий.
– Что ж, так тому и быть, – угрюмо промолвил Андрей. – Подойди.
Он соединил их руки и, взглянув на потемневший лик Спасителя, сказал:
– Благословляю вас, дети. Живите дружно и в горе, и в радости…
А утром порядили – быть свадьбе опосля страды!
– За Дарью в приданое я даю суконные ткани, восковые круги, бочки мёда варёного… Одна дщерь у меня – ничего для неё не пожалею! – мрачно проговорил бортник Андрей. Фёдор Гаврилович остался доволен сватовством и переменил своё мнение: «Мало ли что люди калякают! Добрый гостеприимный дом. Ведут торг с самим князем! Девка – хорошая хозяйка…» Его несколько смущали её глаза, чёрные как угольки: «Наши девки голубоглазые. Но… разве за глаза выбирают жён?» Он выкинул из головы все свои прежние думы и сосредоточился на двух мыслях: убрать хлеб да женить сына…
Пролетели счастливые деньки. Дарья шла под венец. По лицу у неё текли ручейками слёзы… После венчания заплели ее волосы в косы, обернули их окрест головы, покрыли кичкой49, а поверх повязали платок, – сменила она девичий венец на замужнюю сороку.
– Милый мой, прости меня, оплакиваю я свою девичью волюшку, – тихо молвила Дарья мужу. – Матушка моя перед уходом говаривала: «Дарьюшка, как пойдёшь замуж, хлебнёшь ты горюшко!».
На свадьбу сына старосты собралось всё село. Пировали во дворе у Фёдора Гавриловича. Стояли последние погожие деньки бабьего лета. В воздухе ощущалось первое дуновение осени. Гости, как сидели за столом по старшинству, вставали и поздравляли молодых, поднося дары: кто – суконные да холщовые ткани, кто – чугунную да деревянную посуду. Они ели, пили, балагурили да, знай себе, покрикивали: «Горько!» Дарья подымалась, утирая платочком слёзы, что гостей совсем не трогали – привычные они были к женской слабости…
Когда, наконец, гости разошлись, муж и жена остались наедине в клети, где им приготовили брачную постель.
– Отчего ты такая грустная ныне? – печально вопрошал Василий. – Аль не рада, что вышла за меня замуж?
– Васенька, – молвила она, – не гневись на меня, я буду тебе доброй да ласковой женой!
– Что ты? – улыбался он, привлекая ее к себе. – Как же я могу гневаться на тебя, коли люба ты мне? Голубка моя распрекрасная!
Девять месяцев спустя.
Василий убежал в хлев и по лесенке поднялся на сеновал, – более не мог он слушать стоны и крики жены своей! Боли у Дарьи начались на рассвете: позвали повитуху. Теперь же был поздний вечер: она страдала пятнадцать часов кряду…
Василий лежал на сеновале и мечтал о сыне: грезилось ему, как принимает он младенца из рук повитухи, пеленает его в свою рубаху и кладёт в колыбельку. Когда он воротился с сеновала, необычайная тишина стояла окрест.
– Разродилась! – обрадовался он и вбежал в дом. Дарья лежала посреди клети без чувств. Младенца не было…
– Где дитя? – спросил Василий.
– Нету… – мрачно отозвалась повитуха. – Мёртвым родился твой сын!
Тогда Василий опустился на лавку и обхватил голову руками. Горько заплакала Дарья, очнувшись и проведав о судьбе младенчика.
– Не кручинься, голубушка, – утешал её муж, – ещё будут у нас детки малые!
Вскоре облачилась Дарьюшка в платье тёмное, неделями ничего не вкушала, ходила с поникшей головой, долгими ночами стояла на коленях пред божницей, творя крестные знамения и вознося молитвы.
