Раньше в общении с родителями я защищал отца, и это происходило до тех пор, пока я не узнал ещё больше подробностей, которые уже не стоит здесь приводить. Думаю, любой человек хочет считать достаточно хорошими всех своих родственников, пока не повзрослеет и не поймет, что жизнь может быть не только приятной, да и вообще может быть очень разной. И ведь тут мало что зависит от него самого. Виню ли я отца за такую беременность мамы, которую я к тому же ещё и описал достаточно аккуратно? За очевидную болезнь, которая сопровождала его, учитывая то, что он делал? За болезни не винят. Я хотел бы посмотреть в глаза папе и сказать: «Конечно, ты много всякого вытворял, но так бывает. Бывает то, что есть, и ничего больше». Прямо как в одной бардовской песне: «Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова». Она ведь и правда больше никакова…

Заслуживал ли я лучшего отца или лучшего стечения обстоятельств? Я считаю, что всё это лишь вопросы везения. Людям может повезти в одном, а в другом – не очень. Прошлое не изменить, так зачем же думать о нем? Не лучше ли наслаждаться тем, что есть сейчас, а также с надеждами смотреть в будущее? У меня шизофрения, и в моем случае многого от жизни ждать не приходится. Но зачем же постоянно искать причины этого? Не лучше ли однажды написать книгу, оставив всё это в ней?

Я догадываюсь, что мама винит себя за такую беременность. Не вини себя, мама. Помни, что жизнь такова, какова она есть, и больше… Бабушка и дедушка же наверняка до сих пор чувствуют гнев в отношении моего папы. Они, предположим, считают, что он – причина вообще всех моих проблем, да и некоторых их проблем тоже. На самом деле, это похоже на поиск виноватого во всём, я не хочу здесь упоминать, как это называется в русском языке. Если говорить образно, то я считаю, что вина может быть чем-то вроде тлеющего полена, когда люди сидят вокруг костра. Вдруг на кого-то упали угольки, и человек, конечно, машинально пытается бросить их подальше от себя. А там другие люди, угли падают на них, и это перекидывание продолжается до тех пор, пока огонёк не потухнет рядом с кем-нибудь. То есть пока кто-то один не возьмёт на себя вину в полной мере и будет жить с ней.

В моей семье лишь я не чувствую себя виноватым во всем том, что, вероятно, вызвало мою шизофрению, да и в том, что вызвано ей самой впоследствии. Но как я пришёл к такой позиции? Все просто: я лишь думаю о том, что есть и что будет. Мысли о настоящем и будущем плавно перетекают друг в друга, я почти вообще не размышляю о прошлом, если дело не доходит до попыток стать писателем, конечно. Не думать о прошлом достаточно комфортно для любого человека, даже для того, у кого нет шизофрении. Просто необходимо найти то, что делает тебя счастливым, и хорошенько вцепиться в это. В моем случае это музыка, например.

Я очень люблю музыку. Если хочется за день прослушать двести композиций, значит, их будет именно столько. А когда звучит музыка, разве она относится к прошлому? Нет же, она всегда звучит прямо сейчас, а слушая её, ты пытаешься предугадать следующие ноты. И тогда будто нет места для прошлого, а вместе с тем и для вины, ведь она всегда относится к прошедшему времени. Каждый может найти себе то, что делает его счастливым, и заниматься этим очень много, тогда и ощущение счастья не будет покидать.

Первые годы моей жизни – время праздности и беззаботности. Ну и материнской юбки в случае неожиданных проблем. Естественно, сам я из раннего детства ничего не помню, лишь знаю по рассказам родителей. Каким ребёнком я был? Судя по их описаниям, очаровательным, умным, добрым и очень спокойным малышом. Что касается моей внешности в тот период, то мама считает, что я был исключительно привлекателен, и в этом вопросе действительно очень приятно положиться на мнение знающей женщины. Что ж, если ещё в роддоме все врачи и медицинские работники сошлись на том, что такого симпатичного подопечного у них давно не было, то как жаль, что в начале четвёртого десятка я выгляжу довольно заурядно. Вопрос внешней красоты в дошкольном возрасте затронут здесь не просто так – он на долгие годы стал аргументом бабушки в те моменты, когда у меня что-то не получалось. Она твердила при неудачах:

– Ну как же так?! Ты же красивый! Ты должен был это сделать!

Как эти вещи связаны, мне до сих пор не очень понятно, хотя я и знаком с мнением, что у привлекательных людей в жизни может получаться больше. Но давайте тогда сузим этот вопрос до взаимодействия с другими: вероятно, тому, кто вышел лицом, окружающие, как правило, стремятся оказать участие и помощь. Да, в дошкольном возрасте мне действительно хватало и внимания ровесниц, иногда повышенного, и благосклонности окружающих. А особенно если они видели на своём любимчике белую рубашечку с бордовой бабочкой, а сверху – милые искренние глаза.

Но во взрослой жизни от тех приятных моментов ничего не осталось – сейчас я точно не получаю ничего благодаря внешности. Может быть, как раз потому, что не осталось ничего и от симметричного лица с выразительным взглядом. Впрочем, это мнение субъективно, и я специально написал об этом, чтобы показать решённый внутренний конфликт молодого мужчины, которому его внешность почти безразлична. Что ж, возможно, вам будет куда интереснее зарождение других противоречий.

Если говорить про мой интеллект в первые годы жизни, то я был также и очень умным. Но в чем же мой ум выражался? В лёгкости решения задач, конечно. Ещё до того, как я научился говорить, всё мне давалось достаточно легко. Вернее сказать, то, за что брался, а ведь благодаря родителям я сталкивался только с теми препятствиями, которые мог преодолеть благодаря имеющимся талантам. Меня попросту ограждали от нехарактерных для меня занятий, чтобы еще больше развивать в том, что шло хорошо. Если ни к какой физической активности я способностей не проявлял, то ни к чему такому меня и не приучали. И вспомните про материнскую юбку, в которую мне можно было уткнуться в случае чего, причём гораздо чаще, чем моим ровесникам. В общем, началось балование. Я развивался непринуждённо, и была только одна серьёзная проблема, которая косвенно относилась к интеллекту.

Я очень долго не мог заговорить, хотя хорошо понимал речь и всё происходящее вокруг. Обычно в таких случаях родителей малыша успокаивают тем, что однажды его «прорвёт», и он заговорит сразу предложениями. Думаю, это действует обнадёживающе, но всё-таки тревога и даже отчаяние – верные спутники родственников «молчуна». Особенно когда они видят речевые успехи чужих детей. В песочнице на детской площадке я часто играл с девочкой из соседнего дома, Н. Моя мама и её дедушка любили поболтать о том о сём, пока мы с ней лепили из песка домики и фигуры. Н., будучи моей ровесницей, уже отлично говорила. И как же мне, судя по рассказам, было неловко от этого! Наверняка я понимал, что мне недоступно нечто важное, в чём она уже преуспела.

– Бу-у-у! – показывал я на стоящую неподалёку машину.

– Это машина красного цвета, – говорила Н.

«Боже мой! У неё получилось, а у меня нет! Я не смогу! Я… Я не сделаю это!» – вероятно, переживал я.

– Ки-и-и! – пытался я перегнать Н. в словах.

– Ну да, у кисы хвост, – спокойно сообщала Н. в ответ.

«Боже мой! Я… Ведь я и правда не сделаю это! Как же быть?» – возможно, продолжал расстраиваться я.

Однако в два с половиной года меня действительно наконец прорвало, и я заговорил сразу предложениями, которые быстро переросли в длинные сказки и истории. Ох, что тут началось! Родители говорят, что я мог болтать часами, причём остановить эти рассказы было невозможно. Врачи быстро пришли к выводу, что перед ними вундеркинд. Ну а я быстро почувствовал к себе соответствующее отношение близких. Однажды, когда я в очередной раз приставал со своими рассказами к уставшему от начала девяностых дедушке, у нас произошел такой диалог: