Беседа шла лёгко, в течение нескольких минут я выяснил и что мы любим одну музыку, и что она читала мои рассказы, и что мы даже когда-то пересекались – из той встречи она вынесла, что я разбираюсь в кино, ей скучно на карантине и нужен мой совет в вопросах кинематографа.
Намёк был понят, с фотографий её профиля на меня смотрели тёмно-голубые глаза любительницы красного итальянского, схватив бутылку вальполичеллы, не выпитой лишь по причине того, что я пристрастен к бледным женщинам и белому вину. Я вызвал такси и вышел из дому – вечер обещал быть интересным.
Такси подъехало быстро, дверь открылась, и меня буквально обдало рифами томного финского звучания:
Whoa! Death is not an exit
death is the flick of the switch
Whoa! Death is not an exit
death is a flick of off the switch
– Добрый вечер! – поздоровавшийся со мной водитель оказался мужчиной на вид чуть старше меня, с волосами, забранными в тугую косу.
– Добрый! А можно трек с начала? – попросил я, устроившись поудобнее на заднем сиденье машины.
В зеркале заднего вида я увидел одобрительный взгляд, и с кивком он ткнул в свой телефон, Woods of Ypres завели свою шарманку сызнова.
Прервав режим самоизоляции ради того, чтобы припасть к благам красивой женщины, я разглядывая мелькающие за окном небрежные и огни, подпевая финнам, незаметно для себя снова провалился в воспоминания.
Life… life… So life is precious, after all
Respect the body, for it is all you really are
Life… life… So life is precious after all
Protect the body, for it is all that keeps you on
***
Тот год я помню, начиная с весны. До этого было то, что можно было бы назвать рабочим запоем, не в плане того, что я работал как не в себя, а в том, что моё потребление алкоголя в астрономических количествах не мешало мне функционировать, зарабатывать деньги и вести домашнее хозяйство. Выпал я ближе к марту, где-то в процессе я выяснил, что мои сочинения были поданы и в русские издательства… с чего бы меня постигла такая блажь – вероятно, слишком много пил.
Неся в себе лишь смутные воспоминания о зиме, которые были располовинены между участившимся общением с Инь и началом длительного процесса по полному перебитюю моей татуировки на левой руке, чтобы, если не скрыть безрассудность юности и её отвратное воплощение, то хотя бы сделать её визуально приемлемой. Из обрывков зимы я помню вкус губ со вкусом имбирного пряника, помню, как тащил домой ёлку через метро, чтобы порадовать матушку на Новый год, да и сам Новый год с полностью рыбным столом, ставшим уже традиционным в нашей семье.
Когда я очнулся от своей зимней спячки и осмотрел мир вокруг, то захотел обратно в объятья тёмного алкогольного бреда, укрывавшего меня от реальности. Народ ожидаемо переизбрал царя и продолжал биться в приступах «УраПоцреатизма» уже совсем непонятно по каким причинам. Вселенная непрозрачно намекала на то, что мы танцуем не в ту сторону, но ни падение железной птицы в Подмосковье, ни сваренные в кипятке люди, ни взрывы, традиционно называемые хлопками, народ разбудить не смогли. Вселенная побагровела и выплеснула шторм – колоссальная трагедия, которая уж точно должна была вырвать народ из транса «обнимай вождя в осаждённой крепости» на северных просторах нашей родины, преступно построенный торговый центр стал кострищем, унесшим в своём жерле десятки детей, это если не считать взрослых… Бунта не произошло, ничего вообще не произошло. Прошли недели… Правительство перефокусировало внимание люда с северных широт, оставшихся в шоке, на южные рубежи, где мы демонстративно положили огромный бетонный член в форме моста. Соединяя тем самым исторически нашу, но юридически варварски захваченную землю Крыма с общим телом нашей страны. Смотря в монитор, я не мог поверить, что подобная хрень могла реально сработать, но сработала.
Жизнь пошла дальше привычной поступью по мостовым, не оборачиваясь и не стремясь ожидать отставших. Столица начинала готовиться к приёму сотен чужестранцев, приедущих смотреть пинание мяча в особо крупных масштабах. Меня подобное радовать не могло: во-первых, я не люблю засилье людей в центре, а во-вторых, я весьма с сомнением отношусь к радости встречи низкоконтекстных и высококонтекстных культур, особенно в формате лютой десятидневной вакханалии – обычно это выявляет только самое мерзкое в обеих сторонах участницах. Летом, когда матушка упорхнула на самолёте в своё степное царство, я вновь остался приглядывать за домом, я был рад возможности немного пожить в одиночестве, но ситуация в городе заставляла скрежетать зубами от невозможности приблизиться к центру, где можно было быть затоптанным толпами перевозбуждённых девиц. В остальное же время жизнь была замкнута в кольцо кусающей себя за хвост, но довольной этим змеи, перемежала в себе чтение, работу, стоны Инь, несущиеся с нашего балкона над водами канала и частые поездки к моей мастерице по краскам и острым иглам.
Размеренное летнее бытие было прервано воронёным лезвием осени. Мать вернулась из степей на каталке. Ходить первое время она вообще не могла, да и в целом её состояние, мягко сказать, ухудшилось. Если под мягкостью понимать цирроз с гепатитом, идущим в подарок. В летящем золоте листвы мне виделась прогнившая позолота, осыпающаяся с трухлявого трона, а сквозняки приносили неясные запахи прелой земли. Мать забрали в больницу, благо не так и надолго… Заокеанские литературоведы хранили молчание. Русские издательства ответили вежливым отказом. Жеманные формулировки сводились к: «Очень талантливо, но рассказы не нужны, пишите роман». Роман, ага – если я смог написать абзац в год, это хороший год.
Хворь матери, издательства, головная боль – я стал невыносим и в какой-то из вечеров, в очередной раз, «окончательно» поцапался с Инь.
В наступающей зиме больше всего моих сил было отдано семейным ритуалам. Не было ни дня, кроме суточных рабочих смен, когда я не подкрадывался к матери и не целовал её в голову, а наша дежурная перекличка «-я тебя люблю/-я тебя больше» звучала по нескольку раз в день. Какой-то странный железный привкус не сходил у меня с языка, лишь усиливался от дергающего глаз быта. По четыре раза за ужин проговаривать одни и те же разговоры… это сложно, так же сложно, как топить свою внимательность, чтобы не замечать осадок страха за завтраком в её глазах, страх подступавший к ней вместе с бессонницей каждую ночь.
Когда она спускалась прогуляться и посидеть на лавочке в сквере, я начинал обшаривать её комнату на предмет бутылок коньяка, спрятанных среди книг французских поэтов, а потом ненавидел себя.
Зима опала на землю крупными хлопьями снега и что-то похожее произошло внутри меня, меня подмораживало изнутри смесью стыдной отстранённости и неясной тревоги.
***
– Приехали.
Глубокий голос носителя тугой косы привёл меня в чувство.
Такси притормозило у ничем не примечательного дома, я поблагодарил водителя и, пожелав ему приятной дороги, вышел, улицезрев ободряющий кивок и «козу» на прощание. Оглядев скучное серое здание, я прочёл надпись на указателе и улыбнулся, когда-то я проводил бессонные ночи на крыше одного бизнес-центра под куполом из стекла недалеко от этого места, называя это работой. Там было забавно: я бегал по крыше, прятался от корпоративных охранников, спал и, однажды, отрезал себе кусок уха в туалете, когда не мог вынести груза моральной вины, но все те истории остались в моей славной юности, переполненной незаконными веществами, социальными экспериментами и пустотелыми переживаниями. Сейчас же я спокойный как слон. В дуэте с бутылочкой вина, набирал на табло домофона, с тем же ощущением, что в романах взламывали пояса невинности.
