Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои.

           Екклесиаст, 1:6

Жрецы заупокойных служб исчезли,

Их памятники покрылись грязью,

Гробницы их забыты.

Но имена их произносят, читая эти книги,

Написанные, пока они жили,

И память о том, кто написал их,

Вечна.

Все было тихо, только время от времени где-то в ветвях деревьев тревожно кричала одинокая птица, тщетно пытаясь пробиться сквозь зимний сон Карлеоне.

Майкл, едва поспевавший за своим спутником, споткнулся о камень, чуть не выронив фонарь.

– Ничего смешного, – буркнул он в спину Рутгеру Райну.

– Я и не смеюсь, – серьезно отозвался тот, не считая нужным повернуться.

Они прошли еще двести метров и выбрались за ограду экспедиционной станции. Монастырские руины были хорошо видны за аккуратно подстриженными деревьями и невысокими домиками поселка.

Рутгер порылся в кармане и, развернув фольгу, отправил в рот кусок шоколада.

– Твоя мать предупреждала, что тебе это нельзя, из-за печени, а ты уже сожрал две плитки сегодня.

Рутгер остановился на дороге и глубоко вдохнул, проверяя, не болит ли в правом боку под ребрами.

– Лучше думай о том, что нам нужна лопата в лучшем случае, а в худшем – отбойный молоток. Там надо вытащить пару камней из стены.

Майкл почесал затылок, беспорядочно посветив фонарем вокруг, где-то залаяла собака.

– Если нас там поймают, то исключат из университета. Ты об этом думаешь?

Тощий и сутулый Рутгер еще глубже втянул голову в плечи и кивнул.

– Жаль, что я без тебя не могу обойтись, надоело слушать твое нытье, – он направился дальше подпрыгивающей легкой походкой.

Его грузный приятель нехотя потащился следом, чувствуя, как мокрый правый ботинок противно хлюпает, натирая ногу. Дорога после дождя была скользкой, а до развалин оставалось еще километра полтора.

Это была дурацкая ночь, пришедшая на смену дурацкому дню, и в целом это вообще была дурацкая затея, дурацкая поездка и дурацкая вылазка, в которой он согласился сопровождать Рутгера по старой дружбе, хотя и дружбы-то между ними особой никогда не было. Разве что несколько лет назад в колледже, когда Майкл еще не мечтал так страстно бросить бесполезные занятия археологией и поездки в экспедиции, в которых они, студенты, никогда ни на что не имели права, даже их имена никогда не упоминались в научных статьях, где беззастенчиво использовались результаты раскопок и исследований. Теперь он с удовольствием сменил бы исторические изыскания на что попроще, например, на экспресс-бизнес-тренинг. Он еще раз повторил про себя как заклинание, что больше не позволит себе поддаться на уговоры Рутгера и пуститься в какую-нибудь авантюру. А пока Райну все-таки удалось втянуть его в свои бредовые фантазии, и что самое обидное, он как всегда держался с таким видом, точно делал одолжение ему, Майклу, что взял его с собой. Он, видите ли, надеялся на открытие в этом захолустье в заплесневевших стенах бенедиктинского монастыря…

Карлеоне – «сердце льва», милый приют для туристов средней руки, связующее звено цивилизаций Африки и Европы. Вечно эти цивилизации: Египет, Греция, снова Египет, Сирия… Майклу вспомнился капуцинский монастырь Палермо и его катакомбы. Восемь тысяч мумифицированных и забальзамированных трупов, женщин, детей, монахов… Трехсотлетние трупы. Как будто спящая двухлетняя девочка – тоже труп, вот он Египет! И кто знает, не уходила ли эта кошмарная традиция оберегать мертвые тела от тления корнями в самые глубокие катакомбы Александрии?

Снова начал моросить дождь, капля упала прямо на конец только что зажженной сигареты, огонек зашипел и потух. Майкл чертыхнулся и, усилив свет фонаря, побежал догонять Райна.

Им оставалось три дня до возвращения домой, тря дня до конца этого бестолкового времяпрепровождения, когда им приходилось отряхивать средиземноморскую пыль с железных плошек и черепов, извлеченных из монастырских подвалов. В соседней комнате этого добра накопилось на целую экспозицию. Майкл зевнул, потрогал огромную водянистую мозоль на правой ноге и, брезгливо поморщившись, подозрительно посмотрел на Рутгера. Тот спал, засунув руку под подушку, крепко вцепившись в спрятанное под ней «сокровище». Хорошо, что их вчера не поймали… теперь дело было за малым – свалить отсюда, пока не обнаружили вывороченные из стены камни. К счастью, они обошлись самой обычной лопатой, которую Майкл все же стащил на станции, никакого отбойного молотка, толи сама кладка была никудышней, толи они были не первыми, кому пришла в голову идея поковырять стену. И слава их предшественникам! Они выполнили за них самую тяжелую и грязную работу, предоставив им забрать желанный запретный плод – увесистый пергамент, помещенный в мешок из пропитанной влагостойким раствором свиной кожи. Дай Бог теперь без приключений протащить находку в автобус и через границу. Впрочем, это Майкла уже не интересовало – Рутгер сам будет виноват, если попадется. Ибо красть – грешно.

К концу весны Майкл Хьюз все же поменял специальность, а Рутгер и вовсе ушел из университета, устроившись на какую-то подсобную работу в библиотечном хранилище, где и пропадал целыми днями. В январе в газетах появились заметки о бесценном письменном памятнике, предположительно похищенном в период реставрационных работ из бенедиктинского монастыря неподалеку от Карлеоне. Однако никаких имен подозреваемых названо не было. Не исключено, что сам Рутгер Райн и придумал эту «новость», чтобы подготовить почву для будущей сенсации.

Майкл попробовал отыскать бывшего приятеля, чтобы убедить его прекратить рискованную игру, пока не поздно, хоть и подозревал, что это бесполезно. Райн был упрям и немного не в себе, когда дело касалось его пристрастий. Так что еще через полгода, когда скандал в прессе поутих, а вопрос об их пребывании в числе участников экспедиции так и не был затронут ни разу, Майкл, вздохнув с облегчением, спокойно уехал в Бразилию на стажировку по своей новой специальности.

В июле одна из их общих знакомых Марсель вскользь упомянула о болезни Райна, а еще неделей позже пришла посылка, – средних размеров коробка, с пометкой «Очень важно». Майкл, тем не менее, не спешил ее открывать. В течение последующих двух месяцев он перевозил ее с квартиры на квартиру, из офиса в офис, еще не зная, что Рутгер умер.

Возможно, она провалялась бы у него еще неопределенное количество времени, если бы не вечеринка, устроенная в его доме его случайной подружкой Урсулой. Какой-то пьяный гость свалился в тот самый угол, где стояла коробка, проломив обшивку. Теперь деваться было некуда – нужно было разобрать этот хлам, выяснить, что там, и выкинуть его наконец.

Неизвестно почему перед этим не слишком приятным занятием с похмелья, Майклу снилась та самая ночь, когда они вдвоем отправились в монастырь, темная дорога и влажные от дождя развалины, где они вывозились в грязи с ног до головы. У Рутгера был нюх на такие штучки, и еще он имел наглость утверждать, что разберет эти хитроумные засаленные латинские каракули.

Но, похоже, он разобрал их. В коробке лежало семь толстых тетрадей, исписанных его размашистым почерком.

Солнце пробивалось сквозь жалюзи спальни, мешая сосредоточиться, Майкл пододвинул к дивану стол с кофейником и, водрузив стопку тетрадей себе на грудь, перелистнул в «номере один» первую пустую страниц.

В год 1542, когда накануне Пятидесятницы разогретый солнцем камень плавится под ногами, а торговцы продают воду втридорога, пользуясь страданиями своих сограждан, герцогиня Лучия Фраттини изволила пригласить нас для беседы в резиденцию его высокопреосвященства кардинала Джованни Сторце – Бенмарте. Да будет Господь милосерден к нам, грешным, я запомню эту женщину до конца своих дней, ибо не всякому верному слуге Христа доводилось видеть такое распутство и такую красоту. Жаль, что ее глубочайший недостаток благочестия неотвратимо привел к погибели даже то, что являлось ее несомненными достоинствами. И если бы не отец Андреа и его распоряжение держать в тайне все, чему я стал свидетелем, я поведал бы большее, чем то, что могу позволить себе записать здесь. Да минует меня гнев его высокопреосвященства, моего наставника и Святой Инквизиции.