– Господин Царёв ожидает гостей? Сколько приборов принести?
– Не беспокойтесь, милый друг! Это всё для меня.
Для еды не хватило места на столе, поэтому прикатили ещё и небольшой столик на колёсиках. Русский набросился на еду, он жадно запихивал себе в рот большие куски и запивал их колой. Лицо испачкалось жирным соусом, но Владимир не замечал этого и попросил официанта принести клубничное мороженое со взбитыми сливками.
Лиза и Карим переглядывались. Они без аппетита ковырялись в своих тарелках. Девушка с трудом проглотила маленький кусок форели, а молодой человек, флегматично разрезав телятину на тонкие полоски, отодвинул от себя столовый прибор и, не мигая, уставился в окно.
На утро следующего дня они покинули гостиницу. На немноголюдной дороге, ведущей к шоссе 406, путь им преградили два автомобиля и большая группа мужчин. Это были арабы из соседних мусульманских поселений. Они в течение недели ожидали его, собираясь здесь, на южном выходе из города. Ведь Владимир Царёв всё время держал свой путь на юг.
Подойдя ближе, Владимир остановился. Из группы враждебно настроенных молодых людей вперёд вышел красивый голубоглазый палестинец.
– Ты оскорбляешь Аллаха и пророка его, Мухаммеда! Смерть тебе! – выкрикнул он, вытянув в сторону руку.
Владимир сделал вид, что изумился:
– Как я могу оскорблять Бога, говоря от его имени? А про пророка Мухаммеда я вообще ничего не говорил!
– Ты сомневаешься в нашей великой и священной книге!
– А-а-а… – издевательски протянул русский, – ты обиделся, потому что я сказал, что Скрижали Завета выше ваших священных писаний? А я и сейчас повторю, глядя тебе в глаза. Десять заповедей – это самое главное руководство для жизни на Земле. И знаешь почему? Потому как рукой Господа начерчены! К твоему сведению, Всевышний еще раз… в очередной раз… по-новой… для особо непонятливых… для сомневающихся… выпустил приказ, состоящий из двух пунктов.
Пункт первый: закон всегда прав.
Пункт второй: если закон не прав, смотри пункт первый.
– Шутить именем Господа?! – ужаснулся палестинец, его передернуло от гнева. Он побагровел и выкрикнул. – Смерть тебе! – и первым бросил камень в русского. За ним камни стали бросать и остальные.
Лиза не успела ни вскрикнуть, ни закрыть лицо руками, лишь открыла рот, как в следующую секунду отчётливо увидела летящий в неё обломок кирпича. Она даже разглядела красно-бурые песчинки и трещинки на нем. Его неровные, острые грани порезали бы её лицо, если бы он буквально в нескольких сантиметрах от неё не застыл в полёте. Елизавета, охваченная внезапной паникой, стала, как рыба, беззвучно глотать воздух, но закричать не смогла.
Она явственно ощутила волю Владимира, которая давила на людей, сковывала их движения, сжимала их глотки. Его воля распространилась на всё пространство вокруг! Даже камни повисли в воздухе без движения, как прибитые. Девушке показалось, что время остановилось, но выражения лиц окружающих её людей менялись. Испуг сменило удивление, потом ужас. Руки и ноги людей дергались, как у марионеток. Они пытались освободиться от могучей силы слепого человека.
После долгой паузы русский начал говорить:
– Ну что за люди?! Ёлки-моталки! Им говоришь «не убивать!», а они что затеяли? Я же целую лекцию в Хевроне прочёл. А они и не поняли. Ну, хорошо! Еще раз! Жизнь – величающая драгоценность, подаренная нам Создателем нашим. И только он имеет право забрать её у нас. Ещё раз повторяю, – его лицо покрылось пятнами, выкрикивая слова, он брызгал слюной, – только Господь имеет право забрать жизнь. Тот, кто убивает, мнит себя Богом. А значит, впадает в гордыню и тем самым становится дьяволом!
Неожиданно его руки и губы задрожали, лицо перекосилось, глазные впадины стали увеличиваться в размере, нижние и верхние веки натянулись, оттуда на свет, вылупились два больших красных шара, как два спелых красных яблока. Затем все тело стало биться в конвульсиях. Плечи задергались, будто невидимый кукловод дёргал за невидимые ниточки. В уголках рта запузырилась пена. Лиза подумала, что с Владимиром случился эпилептический припадок. Но Владимир со свистом выпустил воздух изо рта и закричал:
– Не убивать! Не убивать!
Он топал ногами, выбивая пыль из дорожного покрытия, серый сумрак стал подниматься, расти и на несколько секунд скрыл русского полностью. Пыль стала трансформироваться в нечто ужасное. Каждый из стоявших здесь вдруг вспомнил свой ночной кошмар.
Не успела толпа прийти в себя, как крутящийся дым, вобрав в себя гнев Владимира, почернел и, как послушная собака, опустился к его ногам. Сверкающая высокая фигура Владимира в белоснежных одеждах на густом иссиня-чёрном облаке вызвала одновременно страх и восхищение. Почти каждому пришла в голову мысль:
– Кто он на самом деле? Ведомый Господом или дьяволом?
– А теперь ножи! – сказал безглазый и повертел пальцем, изображая пропеллер.
Тотчас над толпой взвились многочисленные ножи, выскользнувшие из потайных мест, и зависли в воздухе над мужскими головами. Те почувствовали себя неуютно. Сила, удерживающая их на месте, отступила. Они подняли головы вверх и посмотрели на острия лезвий. Они сверкали на солнце и медленно покачивались из стороны в сторону. Под изумлёнными взглядами ножи стали плавиться и раскалёнными каплями падать на камни. Кто-то вскрикнул, обжёгшись, другие, сморщившись от боли, обнаруживали на одежде прожжённые дырки.
– Встаньте на колени те, кто задумал убийство. Просите прощения у Господа нашего! – прозвучал голос Владимира.
Палестинцы не тронулись с места. Переглянулись. Владимир тоже молчал. Ждал. Горячие металлические капли вынудили арабов расступиться и отойти под крыши близстоящих домов.
Самый старший из мужчин с болью в сердце смотрел, как его старинный нож с золотой гравировкой, передаваемый в его семье из поколения в поколение, превращается в металлический дождь, судорожно сглотнул и первым опустился на колени. Держа руки перед собой, он стал молиться. Спустя минуту другой мужчина последовал ему примеру, за ним третий… Наконец все, кроме одного, преклонили колени в молитве.
Остался стоять на ногах лишь голубоглазый парень. Он тяжело дышал, ноздри его раздувались, он кусал нижнюю губу так, что из неё брызнула кровь. Ярость его искала выхода, гордость не позволяла унизиться перед иноверцем. Он сжал кулаки и, дико вращая глазами, кинулся на Владимира. Сделав один шаг, он, как подкошенный, упал на камни и стал извиваться там, крича от боли.
– Не покаявшись, не получишь благодать Божию! – Владимир обратился к собравшейся толпе. К этому времени поглазеть на происходящее собрались зеваки из ближайшего частного сектора. Они окружили Владимира и его спутников. – Ну, как мы его накажем? Отрубим ему руку?
– Не надо… – раздался тихий голос. – Пожалуйста, не надо!
Все лица обратились к мальчику лет восьми, в глазах которого читался страх. Он спрятался за матерью и весь дрожал от увиденного. Крик молодого палестинца напугал его.
– Ты пожалел его. У тебя доброе сердце, – задумчиво сказал Владимир. – Но что ты видишь? Он плачет. Думаешь, он раскаялся? Нет. Это слезы стыда. А трясет его от злобы и ненависти. Мог бы он сейчас подняться, то подбежал бы и вонзил в меня свой нож. Ой, забыл! Ножа-то и нет! Чем же он меня убить-то хотел? – он наклонил голову, посмотрел на лежавшего у его ног араба и удивленно воскликнул:
– Руками! Вот чудак-то! Так перестань ныть! Ты пугаешь детей! – спокойно произнёс русский.
Молодой мужчина сел, не произнеся ни звука. Лицо его скорчилось, словно его заставили съесть лимон.
– Я накажу его, – продолжил слепой, обращаясь к мальчугану. – Но он не будет мучиться от боли. Не бойся!
Владимир приосанился, завёл одну руку за спину и торжественно произнёс:
– Этот человек, нарушивший Закон Божий, заслуживает наказания. М-м-м… – он задумчиво почесал подбородок. – Как нам его наказать?.. Поганый язык должен перестать произносить речи – это понятно! Руку нужно тоже наказать. Только вот жену и двух ребятишек жалко! Не будет он работать – они могут пасть в грех, начать воровать. Нельзя толкать на нарушение заповедей. Хм! Хм… Так кем же ты у нас работаешь? Строителем. Ох-хо! Руки-то нужны! Ну, ладно! За неделю ничего не случится! Отпуск возьмешь. Итак, пусть отсохнет язык твой, оскорбляющий говорящего от имени Бога! Ну и пусть отсохнет рука на недельку! Не будем жестокими! – на секунду он задумался. – Или всё-таки подольше?
