— Я не могу угостить вас на все свои деньги, мне нечего будет есть целую неделю — робко пробормотал он.

— Ну, чего распустил нюни? Марш вперед! — и большой мальчик так сильно толкнул Чарли, что он кубарем покатился через дорогу, не удержался на ногах и свалился в грязь. Шапчонка слетела с его головы, а деньги высыпались из кармана. Тут к нему на помощь подоспел младший мальчик. Он помог Чарли встать, собрал и отдал ему деньги, вытер рукавом испачканную шляпу и нахлобучил Чарли на голову.

— Брось свои штуки, Павел! — проговорил он решительно, обращаясь к старшему. — Нечего дурака валять! Угостить он нас угостит, а много тратить не станет. Этого я ни за что не позволю.

— Смотри как бы и тебе от меня не попало! — пробормотал Павел.

Но младший, как видно, не очень-то его боялся.

Над харчевней красовалась вывеска, а на ней изображен был лебедь. Она называлась «Харчевней белого лебедя». Мальчики уселись за стол. Трактирщик принес им по куску пирога с начинкой из голубей и по кружке кислого пива. Чарли продолжал со страхом поглядывать на Павла Грина. Павел Грин был курнос, с плоским лбом и быстрыми, хитрыми глазами. Не по летам мал ростом, с кривыми ногами. Шапка его едва держалась на макушке. Он сидел за столом, важно развалившись и засунув руки в карманы. Он рассказал Чарли, что отец его — пожарный и дежурит во время спектаклей в Дрюлилэнском театре, а сестра участвует в представлениях. Она танцовщица и изображает чертенят в балете.

— Ты, наверное, тоже бываешь в театре? — робко спросил его Чарли.

Павел откинулся на спинку стула, вытянул ноги под столом и свистнул.

— Ого! Бываю ли я в театре? Да чуть ли не каждый вечер, малыш. Меня там каждая собака знает. Вход бесплатный и лучшее место на все представления. Если кто вздумает не пропустить, я сейчас отправляюсь к кассиру, и он выдает мне записку — отведите место в партере Павлу Грину, сыну пожарного Грина.

— Не верь ему! Он все врет, он отчаянный враль и хвастунишка! — шепнул Боб Чарли.

Но Чарли продолжал с завистью глядеть на, Павла. В Лондоне он никогда еще не был в театре. А в Чатаме, когда Чарли был маленький, няня каждый год по большим праздникам водила его на народные представления. Их устраивали чатамские кузнецы. Отец водил его там и в настоящий театр. Но в Лондоне театр, наверное, гораздо лучше. Чарли с жадностью стал расспрашивать Павла.

Павел мычал и свистел, вертелся на стуле, потребовал вторую кружку пива, наконец, сердито прикрикнул на Чарли:

— Да отстань ты со своими глупыми вопросами! Как-нибудь пойдешь со мною. Я тебя проведу бесплатно.

— Не верь! Врет! — снова прошептал Боб. — Приходи лучше в воскресенье ко мне. Я тебя покатаю на лодке.

Боб Фэгин рассказал Чарли, что он сирота и живет у своего родственника лодочника. У Боба лицо было бледное, точно обсыпанное картофельной мукой. Он ходил в засаленном переднике, а на голове у него красовался бумажный колпак. Боб двумя годами старше Чарли.

Обеденный перерыв пролетел незаметно.

— Пора возвращаться на фабрику, — сказал Боб.

В контору фабрики, где работали мальчики, в тот день то и дело заходили покупатели. Они поглядывали на бледного, худенького, маленького мальчика с удивлением и жалостью. Черноволосому стало не по себе. Наконец он объявил Лэмерту, что дети мешают в конторе и лучше будет перевести их в подвал. Там больше места, пусть они там работают.

Маленькие рабочие собрали пузатые горшки с клеем, кисти, огромные ножницы, бумажные ярлыки и перенесли их в подвал.

— Ух, как здесь страшно! — сказал Боб, оглядываясь по сторонам. — Темно и холодно! Были бы живы мои родители, я бы здесь не работал. Ну, а дядю лодочника не очень-то разжалобишь. Попробуй пожаловаться — отколотит!

— В том-то и дело! Нечего стало быть много и рассуждать. Принимайтесь за работу, товарищи! — скомандовал Павел.

— Куда торопиться? — возразил Боб, неохотно принимаясь за кисти и горшки с клеем. — Здесь тебе не контора! Черноволосый далеко — сквозь пол не увидит. Поспеем. А крысы-то, крысы какие!

Огромные, серые крысы шныряли под ногами.

— Таких крыс я еще никогда не видел, — сказал Чарли, дрожа от страха и пронизывавшей его насквозь сырости. — Про них я только в сказке читал. В сказке злой колдун превратил мальчика в такую крысу. Хотите я вам расскажу эту сказку?

— Сразу видно, что малыш! — засмеялся Павел. — Ему бы все сказочки рассказывать. Мы, брат, до сказок не охотники, мы люди большие, нам бы водочки выпить, да в картишки поиграть!

Но Боб согласился послушать про мальчика, превращенного в крысу. Когда Чарли кончил рассказывать, он спросил:

— Ты много знаешь сказок?

— Много, — сказал Чарли.

— Расскажи, — обрадовался Боб. — Я очень люблю слушать. Хоть и знаю, что враки, а весело. Ну-ка, рассказывай!

Чарли рассказал товарищам еще одну сказку, потом стал петь смешные песни и корчить рожи.

— Вот так здорово! Каков малыш! Словно в театре представляет! — раздался вдруг громкий, незнакомый голос.

Чарли, увлеченный представлением, не заметил, что в подвал вошли взрослые рабочие — упаковщики и рассыльные. Они стояли в дверях, переглядывались и улыбались. Чарли не оробел. Чтобы большим лучше было видно, он взобрался на стол. Рабочие толпой обступили стол и громко хохотали, глядя на него.

День проходил за днем в сыром, холодном, темном подвале за непосильной однообразной работой. Но как ни тяжело было Чарли, он никогда никому не жаловался. Он страдал втихомолку и никто не знал, как он страдает. При товарищах он старался быть веселым и всегда усердно работал.

Боб любил вспоминать о своих родителях. Они были бедные, но так его любили, что старались избавить от всякой работы и посылали в школу.

— Ты, наверное, тоже раньше учился в школе? — спросил он Чарли.

— Да, — неохотно ответил тот, — когда я был совсем маленьким. Мы жили тогда в Чатаме.

— Твой отец там служил, что ли? — спросил Павел.

Чарли молчал, но Павел не унимался.

— Почему же вы оттуда уехали? Отчего ты молчишь, малыш? Он, наверное, проворовался и его оттуда прогнали!

Чарли побледнел, выронил из рук кисть и зарыдал, припав головой к горшку с клеем. Боб обнял его, хотел утешить, но Чарли вырвался, убежал на лестницу, где никто его не видел, и долго плакал навзрыд.

— Послушай, Павел, — сказал Боб, — оставь малыша в покое! Говорю тебе это раз навсегда. Не то тебе плохо придется.

— Тоже, защитник выискался! Что, я тебя боюсь, что ли? — презрительно засмеялся Павел.

Но на самом деле он боялся Боба, хоть был и старше его. Боб был сильный и храбрый, а Павел трусливый и слабый. С этого дня он больше не приставал к Чарли.

Джон Диккенс по-прежнему сидел в тюрьме. Никто не пришел к нему на помощь, друзья и родные не ответили на письма. К весне отца перевели в отдельную камеру, побольше прежней. Семья переехала в тюрьму. Фанни училась и жила на казенный счет в музыкальной академии. Мать поселила Чарли у знакомой старухи в том же предместье.

Мистрисс Ройлэнс была безобразная, одноглазая старушонка, с искривленной спиной и морщинистым лицом. Хотя муж ее умер давно, чуть ли не сорок лет назад, она всегда ходила в трауре, и выглядела такой мрачной и зловещей, что даже в комнате, куда она входила, делалось как будто темнее, сколько бы там ни горело свечей. Считалось, что мистрисс Ройлэнс мастерица воспитывать детей; на самом деле она их мучила: всегда давала детям то, чего дети терпеть не могли, и никогда не давала того, что любили; она говорила, что это приучает детей к терпению и послушанию. Самый веселый, живой ребенок, прожив несколько месяцев в ее доме, становился вялым и скучным — тише воды, ниже травы.

В квартире старухи Ройлэнс даже летом не открывали окон, и духота была нестерпимая. Все окна были заставлены цветочными горшками, от них пахло землей. Старуха Ройлэнс любила разводить растения: в одном месте стояли кактусы, они вились, как змеи, вокруг своих прутьев; в другом — кактусы растопыривали свои широкие клешни, как зеленые морские раки. Один горшок был привешен к потолку и из него в разные стороны топорщились длинные листья, точно огромный зеленый паук.