Вскоре из своей квартиры появился начальник училища, он набрал в грудь воздуха, по плацу прокатилась команда «Смир-рна! Равнение направо!»

Томкеев размеренным шагом вошел в центр и приложил руку к фуражке, – здравствуйте юнкера!

– Здравия желаем господин полковник! рявкнули три сотни глоток, от стен отразилось эхо.

Он чуть кивнул Арцибашеву, тот скомандовал, – под знамя! На крааа-ул!

Последовали три быстрых легких всплеска, двести штыков уперлись в небо и тут же грянул марш. Знаменный расчет из трех портупей-юнкеров* вынес на плац знамя и, чеканя шаг, остановился у аналоя*. Раздалась команда,– на молитву! Шапки долой!

Вслед за этим раздался густой бас училищного священника, в золотом облачении, – сложите два перста и поднимите вверх. Теперь повторяйте за мной слова торжественной присяги.

Когда многоголосо повторяемые они отзвучали, юнкера первого курса, поочередно подойдя к нему, целовали крест с Евангелием, и возвращались на свои места.

– На-кройсь! – раздалась вслед за последним команда Арцибашева. – Под знамя, слушай, на кра-ул! Знамя тем же манером унесли, церемония закончилась, юнкера строем разошлись по ротным помещениям.

– Ну вот-с, теперь вы настоящие юнкера, – расхаживая перед двумя шеренгами первокурсников заявил Галич, называемый за глаза «Отец родной».

К слову, все училищное начальство, включая полковника, у юнкеров имело прозвища. Томкеева когда-то окрестили «стратегом» за любовь к проведению полевых учений, командира второй роты штабс-капитана Евстигнеева «мерином» (у него было лошадиное лицо), а третьей – поручика Клюге, обрусевшего немца, меж собой называли «супостат». Офицеры знали про то, но терпели. Имелись клички и у всех курсов, Младший, как уже упоминалось, звался «верблюдами», средний – «янычарами», а старший «фаталистами».

Через неделю, в следующее воскресенье, первокурсников впервые отпустили в увольнение. Все облачились в выходную форму, к которой полагались белые перчатки и тесак, каждого тщательно осмотрели взводные и Отец родной. У правофлангового Волкова он задержался (форма на том сидела как влитая, на груди сияла медаль), одобрительно хмыкнул и сказал, – видно ворона по полету, добра молодца, по соплям.

– Рад стараться, ваше благородие! – вздернул тот подбородок.

Затем ротный дал краткий инструктаж – в городе вести себя культурно, приветствовать всех старших, вернуться ровно к восьми вечера и ни минутой позже.

– Это всем ясно?! – грозно окинул строй.

– Так, точно, господин капитан!

– Вольно, разойдись, – махнул рукою.

Через пять минут увольняемые вышли за открытые дежурными ворота, где некоторые из местных, наняв пролетки, отправились домой, а остальные группами растеклись по улицам.

Михаил с Николаем решили немного ознакомиться с Тифлисом. Для начала отправились на проспект где стоял дворец наместника и впечатлились изысканной архитектурой, погуляли в городском саду рядом, с экзотическими деревьями и цветами, а затем решили подняться по одной из улиц на высокую гору в центре. Там оказался старинной постройки храм с источником, а неподалеку могилы, где были похоронены Багратион с Грибоедовым, княгиня Чавчавадзе и другие именитые лица.

С вершины на город с окрестностями открывался чудесный вид, вверху плыли легкие облака, и Михаил продекламировал

Кавказ подо мною. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины:

Орел, с отдаленной поднявшись вершины,

Парит неподвижно со мной наравне…

– Красиво. А я вот стихов не знаю, – вздохнул Волков. Он был сыном дьякона из Читы, отслуживший пять лет в армии и все больше нравился Михаилу. Своей недюжинной силой, рассудительностью и тягой к знаниям.

– Ничего, это дело наживное, – хлопнул его по плечу Поспелов.

Придерживая тесаки, спустились вниз, а когда шли по улице, почувствовали, что проголодались.

– Слушай, а давай зайдем в духан? – предложил Михаил. – Я угощаю.

У него было двадцать пять рублей, которые оставил отец, обещавший присылать каждый месяц еще по десять

– Давай, а в следующий раз я, – согласился Николай. Юнкерам денежного содержания не полагалось, но он как унтер-офицер ежемесячно получал три рубля пятьдесят копеек.

Пройдя сотню метров, заметили нужное заведение в полуподвальной части углового дома. Истертыми ступенями спустились вниз, толкнули дверь, вошли. За ней оказалось сводчатое, из дикого камня помещение, чем-то напоминавшее трактир. В ближнем углу на стойку облокотился толстый усач с закатанными рукавами и в широких шароварах, у нескольких столов сидели посетители. В воздухе витал табачный дым, слышался гортанный говор, пахло жареным луком.

Пройдя вперед, юнкера заняли свободный столик (усач тут же оказался рядом).

– Нам, уважаемый, поесть и бутылку легкого вина,– поднял на него глаза Поспелов. Тот, молча кивнув, исчез в дверном проеме за стойкой.

Пока выполнял заказ, оба осмотрелись, публика была разная: несколько, по виду, крестьян, в темной одежде, два господина в котелках и модного кроя пиджаках, похожий на турка человек в феске, с длинной во рту трубкой.

Между тем хозяин вернулся, поочередно поставив на стол тарелки с двумя ароматными шашлыками на шампурах, лавашем с зеленью и темную бутылку вина.

– Харошего апэтыта, – удалился.

Шашлыки были вкусными (Волков довольно замычал) лаваш мягкий и воздушный, вино холодное и кисловатое. Когда съели все до крошки, Поспелов расплатился, дав духанщику на чай, вышли наружу.

По случаю воскресенья народу на улицах прибавилось, взад-вперед катили экипажи и телеги, подбоченясь проскакал всадник в черкеске и папахе. Издалека послышалась необычная музыка, неспешно пошли на нее.

Меж двумя домами, по натянутому канату на высоте шести сажен, ходил человек. В яркой свободной одежде, с шестом-балансиром в руках, грациозно и непринужденно. Под канатом стояли два музыканта, выдувая из флейт переливчатые звуки, кругом многочисленные зеваки.

Пройдя в первые ряды, юнкера задрали головы и стали наблюдать.

– Да, это тебе ни хухры-мухры, – восхищенно сказал Волков.

– Вроде местного цирка, – добавил Михаил. – Я однажды такое уже видел.

Завершив номер, канатоходец ловко скакнул на балкон соседнего дома и раскланялся, толпа захлопала в ладони, один из зурначей, сняв шапку, пошел с ней по кругу. Туда посыпались медь и серебро, Волков опустил гривенник. Затем послушали военный оркестр в городском саду, наблюдая публику, и к восьми вечера вернулись в роту.

Учеба продолжилась, дни были заполнены до предела. В классах изучали гуманитарные и естественные науки, включая французский и немецкий язык, а также специальные дисциплины: топографию, фортификацию, с артиллерией, черчение, военную географию, и уставы. На плацу – строевые и оружейные приемы, в гимнастическом зале занимались спортом, включая фехтование на эспадронах, а в манеже верховой ездой.

Появились первые таланты и в их числе Волков с Поспеловым. Первый в совершенстве знал штыковой бой, а второй удивил всех вольтижировкой. Михаил на ходу вскакивал на коня, делая седы на правую и левую стороны, вертел в седле «ножницы*, делал стойку, ласточку и вертушку.

– Кто учил? – спросил обучавший езде, капитан Лесков.

– Донской казак Ефим Слепнев и наездники в Орловском цирке.

– Недурно, весьма недурно, – похлопал по плечу.

Глава 4. Становление и производство

В декабре всех юнкеров отпустили на рождественские каникулы, составлявшие почти две недели, а поскольку Волкову добираться до родных мест было почти пять тысяч верст, Михаил предложил их провести вместе в имении родителей.

– Да вроде как-то неудобно, – засмущался Николай.– Ты из дворян, а я из разночинцев*.

– Ты это брось, – возразил приятель.– Мой пращур камер-юнкер Поспелов Василий Иванович Поспелов был денщиком Императора Петра Алексеевича, и баронство получил за службу. На этом вопрос был исчерпан.