– Ну, так этот самый духанщик был у него лихой рубака. Генерал Лорис – Меликов даже наградил его именным «смит-вессоном»*. По окончанию кампании уехал к себе в горное селение и там повздорил с местным князем. – Тот приказал Амирану кланяться, он отказался, за что получил удар плетью. Не стерпев обиды, ночью сжег княжеский дом и ушел в абреки.

Через год полиция поймала, храбрецу светила тюрьма, но я отстоял. Съездил к наместнику, и тот объявил ему амнистию. Потом Амиран купил этот духан, он в Тифлисе один из лучших.

– Я же и говорю, весьма приятный человек, – снова сказал Поспелов, все весело рассмеялись.

– А кровная месть у вас осталась? – поинтересовался Михаил.

– Как же, как же, – благодушно прогудел полковник. – Расскажите Сергей Багратович о последнем случае. Адъютант снова налил всем вина, и на минуту задумался.

– Не так давно вон за тем перевалом (кивнул на горную гряду) жили две семьи. И между ними существовала давняя вражда, из-за чего, теперь уже никто не помнит. Власти пытались их мирить, одного отправили на каторгу, ничего не помогало. Каждый год кровники убивали друг друга. Дошло до того, что в одной остались мать и три брата, а во второй отец с сыном.

Ну, вот в той, что больше, решили напасть на вторую и убить всех. Дома оказался лишь старик, сын ушел с отарой на все лето в горы. Отца братья застрелили, а Давида – так его звали, оставили на осень. Но тот спустился раньше, обнаружил мертвого отца и напал первым. Старших братьев убил, а младшего шестнадцати лет, взял в плен. Дома посадил на цепь в хлеву и заставил целыми днями молоть на ручном жернове ячмень, который продавал в городе.

Кормил тем же чем себя, если отказывался работать – бил плетью. Прошли три года, от тяжелого труда руки пленника налились силой, и как-то поутру, когда хозяин принес еду, удавил Давида цепью. Извлек из его кармана ключи, отпер замок и освободился. Но уйти с усадьбы не смог, волкодавы загрызли насмерть. Такая вот история, – закончил поручик.

«Дикий какой народ» подумал Михаил, а он, подняв стакан, провозгласил очередной тост – за благополучие присутствующих. Выпили, закусили, беседа потекла дальше. Когда вечерние тона окрасили в пурпур окрестности, а в долинах поплыл туман, фаэтон катил по дороге обратно.

А спустя два дня, Михаил в числе других кандидатов, проходил в училище медкомиссию. Отец, распрощавшись с ним и Томкеевым, уехал домой, сын поселился в казарме. Голая вереница кандидатов, более сотни человек, ежась и прикрываясь ладонями, шли длинным коридором, за столами которого сидели врачи в белых халатах. Их взвешивали, измеряли рост, проверяли слух со зрением, обстукивали и слушали.

– Занимались спортом, молодой человек? – поинтересовался, осмотрев Поспелова, пожилой доктор в мундире под халатом и бородкой клинышком.

– Немного, – ответил Михаил.

– Похвально, – сделал тот в ведомости отметку, – следующий!

Комиссия забраковала троих, на следующий день начались экзамены. И каково же было удивление недавних гимназистов, когда в них приняли участие несколько унтер-офицеров.

– Эти из армии,– сказал кто-то знающий.

Первым была математика. Кандидаты заходили в классы, брали со стола билет, называли экзаменатору и рассаживались по партам, на каждой из которой лежали тетрадка и карандаш. Рядом с Михаилом оказался рослый унтер-офицер с серебряной медалью.

Задачки оказались легкими, он их вскоре решил и покосился на соседа. Тот покусывал губы, находясь в явном затруднении. Чуть наклонившись вбок, Михаил прочел его, и на промокашке написал решения. Взглянув на преподавателя (тот наблюдал что-то в окно), быстро придвинул соседу.

Когда время истекло и все, сдав тетради, освободили класс, тот подошел к Поспелову и крепко пожал руку – спасибо, вовек не забуду. Познакомились. Унтера звали Николай Волков, медаль у него была «За поход в Китай».

– А разве был такой? – озадачился Михаил.

– Был. Как-нибудь расскажу.

В течение недели экзамены завершились, десяток кандидатов выбыли, остальные, в том числе Поспелов с Волковым, поступили в училище. После объявления приказа всех, построив, сводили в баню, где остригли наголо и заставили вымыться, а оттуда на склад, именуемый цейхгаузом. Там переодели в солдатское белье, гимнастерки с шароварами, сапоги и бескозырки.

На плацу снова построили, объявив, что они являются младшей учебной ротой и разбили по взводам. Поспелов с Волковым оказались на правом фланге в первом. Потом руководивший действом фельдфебель с золотым шевроном на рукаве прорысил к стоявшей все это время в стороне группе – офицеру и трем юнкерам старшего курса. Бросив к виску руку, что-то доложил.

Те подошли к шеренгам и офицер, поворачивая голову слева направо, зычным голосом сообщил, что он командир роты капитан Галич. Далее представил остальных, те были взводными.

– С этого момента я для вас отец родной! – повысил голос. – Но строгий, – вздел кверху палец.

Капитан ушел, взводные повели роту на обед, а оттуда в казарму. Она была красного кирпича, с большими окнами и вычурным фронтоном. Нижние два этажа пустовали (юнкера старших курсов находились в отпусках), младших завели на третий.

Там распределили по парным койкам, меж которых стояли шкафчики, а впереди табуреты. Командиры взводов показали другие помещения. В их числе умывальник, с длинным рядом рукомойников, совмещенный с курилкой и уборной, каптерку и оружейную комнату. А еще коридор с кабинетом командира при входе, куда выставили дневального.

До вечера время прошло в ознакомлении с правилами поведения и другими наставлениями, затем были ужин и личное время.

– Ну, так что это за такой поход в Китай? – снова спросил у Волкова Поспелов, присев с ним рядом на койку.

И тот рассказал, что служил в Харбине, в бригаде генерала Гернгросса. Она охраняла российский участок КВЖД* и год назад китайские войска, желая его захватить, осадили город. Их отбили, а потом с другими частями перешли границу и взяли штурмом Пекин.

– За него и получил,– закончил Волков

– А сюда как попал?

– Подал рапорт по команде, хочу стать офицером.

Когда за окнами стемнело, роту построили, проведя перекличку, последовала команда «отбой!».

Со следующего утра начались занятия, распорядок был следующий: подъем в шесть тридцать под барабан, полчаса на туалет и заправку постелей, далее утренний осмотр, производимый взводными командирами. Затем шли в столовую на утренний чай (давалась кружка «китайского», ломоть белого хлеба, два куска сахару), после чего разводились по классам. Учеба продолжались до двух часов дня с большой переменой в одиннадцать, где давался горячий завтрак – котлета с черным хлебом и кружка чаю.

С двух до четырех проводились строевые занятия на плацу, потом рота возвращалась в казарму, мыла руки и строем шла на обед. Он состоял из тарелки щей с мясом, котлет или форшмака, один раз среди недели давали сладкое.

После обеда разрешался отдых в течение полутора часов, за которым следовали самостоятельные занятия в классах. Далее вечерний чай, перекличка, вечерняя молитва и сон. Кровати по утрам юнкера заправляли сами, им также вменялась чистка оружия, амуниции и сапог, все остальное выполняла обслуга, набираемая из гражданских лиц и отставных солдат.

Через месяц «верблюды», так старшие звали младший курс, вполне освоились, наступил день Присяги.

За неделю до торжества им выдали парадную форму: двубортный мундир образца гвардейской пехоты (ворот и обшлага украшал золотой галун), шаровары, черную фуражку с синим околышем и алой выпушкой, хромовые сапоги со скрипом.

А когда этот день настал, он выдался солнечным и похожим, училище в полном составе вывели на плац, где построили в каре*. Справа юнкера старших курсов с винтовками блестящими штыками, слева – первокурсники без оружия.

Перед строем три священника – православный, католический и мулла, за которыми сиял медью оркестр. На середине батальонный командир полковник Арцибашев, по прозвищу Али-Баба.