- Как бы то ни было, я вам благодарен... - сказал министр, вытирая лицо платком, - что же касается дела, по которому я обратился к вам сегодня, о милостивейший государь, - дело это есть не только дело исключительной важности, но также оно составляет часть другой проблемы, если можно так выразиться... Куда более глобальной проблемы, - кризиса, в некотором смысле охватившего весь Фэйр...
- Проблемы? - произнес король, еще пуще нахмурившись, его голос дрожал, - Кризисы? Ты говоришь, в Моем королевстве, при Моем правлении, случаются какие-то там кризисы? Не понимаю... - Видите ли, уважаемый... - Люций с умыслом запнулся здесь, имея целью выяснить, наконец, с кем имеет сомнительную честь говорить. Честь эта с каждым мгновением беседы казалась ему все более и более обременительной. Этот непонятный, неизвестный ему человек, нарушивший церемонию и испортивший ему день (Люций уже тогда считал, что день безнадежно испорчен и в чем, в чем, а в этом он был дока), в каждое свое слово вкладывал весь свой колоссальный вес и объем, всю свою важность. Рядом с ним Люций (Король!) чувствовал себя пигмеем, членом одной из общин карликов, обитавших на территории Палингерии.
- Прошу прощения! Право же, где мои манеры? Зовут меня Тиберием, я вот уж три с лишком десятилетия числюсь министром в Фэйр по части экономики и финансов, - как бы спохватился чиновник, мигом подобрев и даже, расстаравшись, перешел на самый что ни на есть дружественный тон (насколько он умел говорить дружественным тоном). Впрочем, внешне спокойный и дружелюбно настроенный, внутри Тиберий был озлоблен и раздражен. "Как это так? - спрашивал он у себя, - Да чтоб какой-то там сосунок, два вершка от горшка, и не знал меня? И ладно бы еще был занят чем, а-ан нет, он целые дни в библиотеке коротает. Будто я не знаю, да весь двор знает! Проклятие! Угораздило же до такого положения дел довести процветающее государство и за сколько?.. У парня талант все рушить!.. Впрочем, не было бы Икария... Ай! Да что уж теперь? Вот раньше были короли, раньше-то были..." И хотя Тиберию на своем веку лишь трех королей удалось застать, да и первого из них он не то чтобы очень помнил (так как был мал в период его правления и занят взрослением, а не политикой), Тиберий для себя давно уже решил, что худшего короля, нежели тот, что правит Фэйр сейчас, в исторических хрониках королевства и не сыскать, пожалуй. Разве только углубляться в древнейшую историю и изучать тогда многочисленных правителей династии древних императоров, с их витиеватой родословной, но на это у министра не было ни сил, ни времени, ни желания.
Тиберий вообще много на досуге исторических трактатов изучил, пока еще служил заместителем предыдущего министра. (Его предшественник был известным любителем истории, имел ученую степень, был важным членом Королевского научного сообщества; даже давал лекции время от времени, чтобы поддерживать известность среди электората. (Уже довольно давно должность министра в Фэйр была выборной: а выбирал и экзаменовал достойных комитет, целиком состоящий из знати, и большинство образованных людей в королевстве, ясное дело, тоже было из знати)). Теперь Тиберий почти не читал, уж точно не научную литературу, даже в области знаний своей профессиональной деятельности он не слишком-то развивался и всячески тормозил продвижение по службе молодых и просвещенных подчиненных, рьяно рвущихся на смену засидевшемуся мастодонту.
Уже на своей нынешней должности, Тиберий, будучи женат да по-моложе, любил почитывать на досуге фельетоны, авторов которых ненавидел по большей части, но все равно читал, чтобы реализовать куда-то ненависть и, следственно, гнев, обильно накапливающийся и распирающий его изнутри после каждого тесного общения с людьми. Жена министра, дама благовоспитанная, живая и чуткая, никогда не любила и не понимала эту дурную, по ее мнению, увлеченность супруга. Когда же в довесок к припадкам гнева, вызываемых ею, у мужа начались проблемы со здоровьем, она и вовсе принялась всячески препятствовать этому его вредному времяпровождению. В конце концов, от своей зависимости Тиберий, собрав волю в кулак, избавился (правда уже много лет спустя, жена не дожила до того момента, бедняжка), после первого удара, почувствовав близость смерти, так сказать. С тех пор выписывал только те газеты, которые читали в его кругу, чтобы иметь темы для общения и быть, по возможности, в курсе всех последних новостей. Он отказался тогда от многих увлечений и просто пагубных привычек, вроде курения, сумел отказаться от сильных эмоций, но не сумел от обжорства.
В своей же области Тиберий узнавал новости первым и нередко препятствовал их распространению, или же сам делал заявления, подтасовывая факты и не допуская утечки важной информации. Надо отметить, никогда еще он не подтасовывал так много сведений, как в эти последние годы правления его величества Люция I, сидящего теперь перед ним и совершенно, кажется, не понимающего серьезности сложившегося положения.
Король же, узнав о том, кто перед ним сидит, побледнел, как ребенок при виде розг, иными словами, совсем не по-королевски. "Подумать только, министр! Три десятилетия! Впервые вижу... Известно ли им (высшему свету), что я не признал (при встрече) собственного министра? Может проверить, посмотреть одним глазком в их сторону? Нет! Если они не заметили, то посмотрев, я могу тем самым выдать себя, и тогда совершенно точно они заметят и будут думать, что король их растяпа; будут посмеиваться над ним, то есть надо мной, пока он, то есть я, не слышит и не видит их. В лицо-то они смеяться не посмеют, я в этом совершенно уверен... О нет... О нет, нет, нет..."
Внутренние перемены короля, его внезапная бледность и несколько непроизвольных сокращений мышц лица, - все это приободрило Тиберия и навело его на мысль о том, что дело-то, может, еще не так потеряно, как ему виделось прежде.
"Верно, это его новости о бедствиях так напугали, что кровь отхлынула от лица, - думал министр, - не иначе как он не знал о них по воле этого змея, Икария. Если сумею сейчас убедительно донести, быть может, что-то и получится исправить. Открытое противостояние теперь едва ли предотвратить, во всяком случае так дела идут, что, если не в этом месяце, то в следующем непременно поднимется народ. Но хотя бы принять меры, ослабить, так сказать, стан врага, люди знающие и заинтересованные в сохранении порядка (министр даже мысленно не допускал назвать порядок "старым"; он для него существовал только в одном единственном виде: в том, в котором был сейчас) помогут, уж как пить дать. А я ему, стало быть, в знакомстве с ними посодействую, да, посодействую... Только бы принял помощь, только бы не испугался..."
По мере развития мысли лицо министра становилось все более и более важным, при этом от волнения оно еще больше раскраснелось, и даже как бы вздулось. Люцию казалось, что голова министра вот-вот лопнет, как набравшийся подчас дождя пузырь воды, или жаба под ботинком.
Некогда, в далеком детстве, или в период его отрочества (Люций точно не помнил), во время одной из тех редких прогулок, когда отец и сын оставались наедине друг с другом, старый король раздавил одну такую жабу, найденную Люцием. Большая, гадкая и старая: ни тогда, будучи маленьким мальчиком, ни сейчас, будучи взрослым, он не испытывал к жабе ничего, помимо презрения высшего существа к низшему да к тому же мерзкому. В чем он, однако, был точно уверен, так это в том, что жаба эта не заслужила подобной участи, равно как и ни одно живое существо из тех, что ему доселе встречались, ее не заслуживало.
