Брут первым встречает короля, когда тот входит в обеденный зал, но еще раньше Брута король видит трон, за которым старик стоит, и завесу бархатных штор. Всякий раз выходя в обеденный зал по особому коридору из внутренних покоев, Люций словно бы готовиться выйти на сцену и обычно это худший момент на повестке дня. Несмотря на богатую практику в музицировании на публику, без клавиш он чувствует себя неуверенно и не способен полноценно владеть собой. Одна из подруг матери, с которыми король вопреки своей воле в юношестве пересекался довольно часто, подсказала ему однажды способ оставаться уверенным на сцене: состоял способ в том, чтобы выбрать из множества лиц одно, приятное тебе, и представить, что только лишь с этим лицом ты ведешь беседу и ни с кем более. С той подругой мать вскоре разорвала общение и больше он ее не видел и не запомнил даже имени ее, а вот способ, подсказанный ею, запомнил, и прибегал к нему с тех пор при каждом выступлении.
Вот король идет по коридору, ум его при этом занимает лишь одно: как бы не потеряться во всех этих просьбах, что на него сейчас посыпятся, как бы не пасть жертвой взглядов благородных господ. Взгляды для него подобны пуле, только не тело, а душу ранят. Он неспешно идет и думает, что будет отвечать им, представляет себе это в уме, сочиняя историю и прокручивая ее раз за разом. И с каждым разом пережить эту воображаемую ситуацию становится легче, но стоит отвлечься, как приобретенная уверенность тут же теряется и ее снова нужно где-то искать.
Коридор длинный, но для погруженного в раздумья Люция он пролетает незаметно. Отрешившись от всего, король глядит на мир из окна кареты, и ноги его - не ноги, а кони упряженные, и кучер ими правит, а сам он сидит внутри экипажа, думает о своем и на движение не влияет, но может занять место кучера, когда соизволит. Так он доходит почти до самого конца коридора, и вдруг, опомнившись, стучит по перегородке тростью. Кучер осаждает коней, и карета стопорится у самого входа в зал. Кучер спрыгивает с козлов и услужливо открывает дверь. Король выходит наружу и останавливается, переводя дыхание.
Люций проводит рукой по шторе, - завеса податливо прогибается под пальцами; рука Люция немного дрожит. Он чувствует приятную мягкость материи. Глядя вниз, на туфли (не поношенные - новые), осматривает свой наряд. Но совсем не наряд занимает его, а обрывки фраз, доносящиеся из зала. Чтобы как-то занять себя, присутствующие ведут праздные беседы. Навострив уши, Люций пытается разобрать, о чем они там болтают. Желание подслушать король объясняет себе хитростью: он, как шпион, собирает информацию, прежде чем действовать. На самом же деле он, сторонясь общества людей, мечтает стать его частью, добившись признания. Пока он, скрываясь за шторой, корчит из себя лазутчика, настоящий шпион, будучи в центре внимания, отпускает очередную остроту, чем порождает безудержный взрыв хохота. Волны искусственного смеха прокатываются по морю напускного веселия, выходя из берегов, за пределы зала, и сметая среди прочего разговор, который безуспешно пытается подслушать Люций. Попыткам Люция докопаться до сути интересующей его беседы препятствует также и то, что беседа началась задолго до его прихода и, как это часто случается с такого рода беседами, потеряла смысл после нескольких сказанных фраз. Еще услышать и понять ему препятствует чье-то тяжелое дыхание. Во время застолья тот, чье дыханье он теперь слышит, будет сидеть по правую руку от него. "Чем ближе, тем благороднее, чем правее, тем значимее", - повторяет он себе в уме то, что некогда сказала ему мать. Этим и другими напутствиями она учила сына перед первым званым обедом, но и сейчас оно остается для него актуальным. Кто-то шутит, кто-то смеется, но он не слышит их шуток, а если и слышит отчасти, то не понимает, чего в них смешного. Не понимает, что бывают шутки не смешные вовсе и даже неловкие, но такие, над которыми все равно все смеются, так как произнесены они людьми важными и значимыми, а потому не смеяться нельзя и даже вредно.
Предвкушая будущий позор, Люций забывает, что происходило с ним еще мгновением ранее. От волнения король мыслит обрывками, для него существует лишь данный момент. Весь остаток дня, после обеда, он, вероятнее всего, будет мучить себя, переживая по поводу мелочей, о которых все, кроме него, к тому моменту забудут. Это все будет уже после, ну а пока, - есть только здесь и сейчас.
Вдруг он слышит женский голос, слышит заливистый смех некой дамы, рисует ее у себя в уме, и нервно сглатывает. Дама у него воображается непременно молодая, обладающая пышными формами, выдающейся талией, роскошными волосами, - кровь да молоко, не женщина, а загляденье! Воображение художника слишком красочно, а голоса обманывают слишком часто, - Люций понимает это... И все-таки та, кому принадлежит этот голос, должно быть, само совершенство. Сглотнув, он замирает и тут же краснеет. Ему кажется, что все слышали, как он сейчас сглотнул, помыслив о непристойности, но на самом деле никто, конечно же, ничего не слышал, а все это есть ни что иное, как выверты его ума.
"Большинство из присутствующих слишком влюблены в себя, чтоб обращать внимание на остальных. Их помыслы не менее, а то и более грязны" - думая так, Люций даже не подозревает насколько он прав. Последним утверждением он успокаивает себя, и наконец, решившись, Люций выходит в свет.
Нет никаких фанфар, нету глашатая, лишь старый стервятник Брут склоняется в поклоне, вторя ему единожды поднимаются алебарды стражей и единожды бьют о пол. Подобно спичкам, выставленным в ряд, стражи воспламеняются друг от друга и грохот ударов по цепочке докатывается до самых дальних концов обеденной. Огонь приветствия распространяется от стража к стражу, в такой традиции стражи воспитаны, что внешне каменные, готовы по малейшему приказу воспылать и сгореть без остатка, встав на защиту интересов Фэйр и королевской семьи. По мере того, как огонь приветствия распространяется, все разговоры затихают и наступает всеобщая тишина. Король медленно и величаво подходит к трону; проводит рукой по резной ручке; садится, оглядывает зал. С момента своего явления высшему обществу Люций играет на публику, но не замечает этого, главное - он не волнуется, волнения остались позади.
По левую руку от короля обычно сидит его мать, старая королева. Вот и теперь ожидает его прихода. Только сейчас Люций заметил мать: прежде ее загораживал трон. Увидев Люция, старая королева сперва осматривает его с головы до ног, и только затем смотрит на лицо сына, - ей во время застолья важнее личности Люция его королевское достоинство. Встретившись с сыном взглядом, королева приветственно кивает и тут же отворачивается, избегая дальнейшего обмена любезностями. Только лишь потому кивает, что совсем без приветствия обойтись нельзя.
"Да что это с ней сегодня?" - отстраненно задается вопросом Люций, но призрак беспокойства, было посетивший его, вскоре растворяется в восторге, и он забывает о нем до поры до времени. Люций - человек порыва, он может сколько угодно твердить себе, что ненавидит людей, но овладев их вниманием, проникшись любовью публики, - просто наслаждается ею до тех пор, пока момент не исчерпает себя, или любовь публики не покажется ему поддельной. Когда это произойдет, он возненавидит всех и закроется внутри себя, отвернется от окна в мир и уедет на той же карете, что и приехал, подгоняя кучера. Закроется и уедет для того, чтобы потом вернуться, снова возлюбить людей и открыться.
