- Я говорю, Икарий, о землях близких, даже непосредственных! - обрадовался Люций недалекости Икария и принялся восторженно излагать, - говорю о том, что можем видеть мы прямо тут, прямо из вот этого окна!

  - Из этого окна? - задумчиво переспросил Икарий, потирая подбородок пальцем и вглядываясь вдаль.

  - Акведук, - просто сказал Люций, даже несколько поразившись тому, как мог советник в упор не видеть ответа, - неужто думаешь, Икарий, будто Таранис величественнее Акведука? Разве величие чего-то целиком лишь в красоте выражается или все-таки еще и в полезности? А если в размерах, то может ли бронзовый колосс посоперничать с Акведуком в них? Говорю же тебе Икарий... нет, утверждаю то, в чем уверен свято: ни в одной из книг истории не упомянуто строения величественнее этого!

  Икарий молчал, но то, что принял Люций за пораженное безмолвие, было безмолвием наигранным, заранее подготовленным. Еще до подведения итогов спора советник знал, к чему ведет король. Несмотря на видимое безразличие, Икарий со всей возможной дотошностью изучал труд жизни Люция и продвижение в нем. Незначительные, но успехи были, а первый советник с удовольствием подмечал каждое достижение Люция, ведь вот уже несколько лет король трудился на его благо, обеспечивал его, Икария, вечную славу.

  Вот уже несколько лет Люций работал над планом по восстановлению Акведука - рукотворной водоносной артерии, использовавшейся в империи для орошения полей центральных провинций в период засух. Акведук был много древнее статуи Тараниса Победоносного, существовал задолго до рождения великого полководца.

  Гигантский каменный мост, состоящий из колонн и арок, примыкает к массиву Пяти гор, откуда в древности черпал воды Поднебесного моря из Длани и потом разносил их по полям. Давным-давно источник вод иссяк, с тех пор как памятник и только его знают. К нашим же дням немногое сохранилось от прежде огромного строения, опоясывающего самое сердцем империи. Целые сегменты его безвозвратно потеряны, как и былое значение.

  Для правителей древности Акведук значил примерно то же, что для нынешних королей значит корона или скипетр (или любая другая регалия, каковых в мире великое множество), - был символом их власти и воплощал в себе могущество империи. Для простых крестьян он значил жизнь и был спасением от голода и мора.

  Тысячелетиями Акведук в руинах и мало кто из современных архитекторов воспринимает его частью своего ремесла, не говоря уж о том, чтоб всерьез принимать за образец для подражания. Многое изменилось со времен строительства моста, в том числе архитектура и ее запросы. Теперь все более изящество в цене, нежели грандиозность. Лишь кто-то во истину самонадеянный или выживший из ума возьмется хлопотать об его восстановлении. И даже так, даже сложись все лучшим образом, это будет лишь скелет дракона, но никак не сам дракон, - оживить Акведук теперь на вряд ли удастся, да и не нужно это никому по большому счету.

  Деревушки разрослись в города: там, где раньше были поля теперь городские кварталы. Империи больше нет, а вместе с ней и старых бед: меньше ртов, чтоб кормить, урожаи приносят больше пищи, а там, где земли не пригодны для возделывания, их и не возделывают, благо пищи на всех хватает. Проблемы империи умерли вместе с империей, но у нового времени свои трудности - их не меньше, а во многом они гораздо сложнее.

  И все-таки нашелся некий Люций, король-бездельник, по собственной воле взгромоздивший на свои хрупкие, сутулые плечи этот неподъемный груз. Король, который вроде как и работает все время, да только тратит он это время совсем не на то. Вглядываясь вдаль, не замечает того, что происходит прямо перед ним. И с каждым днем все глубже вязнет в болоте.

  Король еще смотрел на Акведук, возвышающийся далеко на востоке, за бронзовым колоссом, когда Икарий покинул комнату. Лицо Люция обдало сквозняком в тот миг, а от скрипа двери пробежали мурашки по коже. И тогда только взгляд короля из отрешенного сделался почти осознанным, а блаженная улыбка на лице сменилась растерянностью. Он закрыл окно и еще немного походил по комнате, оставшись наедине с собой. Недолго посидел за столом, рассматривая пустой лист бумаги и вертя в руках механическое перо. Он при этом понимал, что нужного сосредоточения теперь, после визита советника, никак не достичь, но по дурной привычке своей еще некоторое время неплодотворно пытался.

  Глава IV

  В обеденном зале как всегда многолюдно. Мелькают слуги, подливая вино в бокалы и разнося закуски. Болтают развалившиеся на стульях благородные, заблаговременно ослабив пояса. Множество лиц, королю неизвестных, терпеливо ожидают его прихода, не смея и притронуться к приборам без него. Когда же наконец король входит в зал, утомленные голодом взгляды присутствующих обращены к нему, и тогда, единственный раз в сутки, Люций в центре всего. Так ему кажется, и потому, входя в зал, король не смотрит на присутствующих, не желает видеть их лиц, ему неизвестных, голов, преисполненных требований, иначе зачем явились к нему, почему не обедают в привычном для себя кругу?

  Устраивать такие приемы, - очередная традиция королей Фэйр, одна из множества скучных, но обязательных церемоний. В определенный момент своего правления кто-то из прежних государей посчитал совершенно излишним выделять драгоценное королевское время на визиты прошений, которые для того только и существуют, чтобы отвлекать монарха от дел действительно важных, засоряя его ум вопросами ничтожными. Так была начата традиция званых обедов, существующая и по сей день. Сама идея званого обеда состоит в том, чтобы совместить в себе прием пищи и королевскую рутину.

  Церемония званого обеда, как и любая другая церемония, состоит из множества условностей, за соблюдением которых следит мрачный церемониймейстер, - старик Брут. Брут примечателен, прежде всего, чертами своей внешности, - очень уж сильно напоминает он стервятника. Плешивая голова, длинный нос и самый настоящий горб, всегда нагонявший страху на Люция в детстве. Все это непотребство теряется в мешкообразном одеянии, вышедшем из моды лет так сто назад. Горбом Брута любил пугать маленького принца Граций - его учитель танцев, известный пьяница и бедокур, которого отец его выкупил из долгового рабства под час одного из политических визитов за границу. Танцор отплатил отцу Люция тем, что сбежал потом с одной из фрейлин его матери.

  Плут закончил на каторге, фрейлина, опозоренная на всю страну и ничем, кроме красоты своей, непригодная, отработала остаток жизни путаной в порту Тайдвика, а старый Стервятник по-прежнему служит при дворе и в том еще одна странность церемониймейстера: он, кажется, совершенно не собирается на покой. Сколько Люций помнил Брута, столько Брут был стар. Стоял за спиной его отца и нашептывал, а теперь стоит за его спиной и иногда шепчет в ухо подсказки, жамкая своим беззубым ртом. В детстве Люцию всегда было интересно, что же церемониймейстер говорит отцу. Теперь, сидя на месте отца, он по-прежнему не знает, что Брут говорит, быть может, когда-то это и походило на человеческую речь, теперь разобрать его говор решительно невозможно. Зато со слухом и со зрением у старика все в полном порядке: стоит кому нарушить этикет, как мигом эта старая ветошь из соляного столпа превращается в фурию и тогда провинившемуся несдобровать.