Орлом его взор слетел с подоконника и понесся над городом в разгар трудового дня. Белые стены, красная черепица, зелень со всех сторон - это внутренний сад дворца, а в саду том цветы на любой вкус и цвет. Смеются в саду дамы на прогулке и трудно бывает порою их по наряду от цветов отличить. Кажется, будто дамы те в саду и живут, так часто и так долго они там. Обмахиваются веерами и заливисто хохочут, распушив хвосты. Дам обхаживают франты, в нарядах пестрее павлиньих перьев и с помыслами грязнее хельмрокской воды. Нахохлившись, бросают они изысканные фразы, возводя словесные баталии в ранг искусства. Отточенные языки их острее декоративных мечей в позолоченных ножнах, прицепленных к поясам, и владеют они языками куда лучше, чем мечами. То тут, то там слышатся обвинения в бесчестии и призывы к дуэли, и пока в одних местах к дуэли дело только движется, в других - уж наступает перемирье, а джентльмены, еще мгновение назад готовые друг друга разорвать в клочья, чинненько болтают о политике и погоде.
Прекрасный сад и публика, но природа орла требует движения и вот уже крылья уносят его дальше, минуя крыши с красной черепицей и безукоризненно белые стены, через ров, наполненный прозрачной голубой водой, сразу за которым, - город.
Однотипная красная черепица заканчивается здесь, на смену ей приходят разнообразные крыши. На крышах этих встречаются не менее разнообразные люди. Выходцы из разных слоев, теперь их объединяет призвание. "Вечно грязные и отовсюду гонимые", - трубочистов презирают, но без них обойтись не могут. Они востребованы, для них нет закрытых дверей. Они знают язык уличных кошек, а со скелетами в шкафах трубочисты на "ты". Быть может, именно поэтому их презирают и сторонятся добропорядочные граждане. Так и живут трубочисты на крышах да по чердаках, редко спускаясь вниз, где для них существует лишь злоба и предрассудки.
С каждым взмахом орел все выше, понемногу крыши домов мельчают, а по мере отдаления открывается их тайна: каждая крыша - часть единой мозаики, без одной не помыслить все остальные. Между крыш пробегают улицы, тончайшие их нити сливаются в единую сеть. В ту сеть пойманы жители города. Но только сейчас, когда покинуть город невозможно, они вдруг понимают свое положение и начинают беспокоится, суетится, пытаясь вырваться из этой сети. Но тот неизвестный рыбак, которому волнения угодны, не спешит поднимать сеть из вод. Он знает, что время на его стороне и выжидает подходящего момента. Рыбак поглядывает в небо, где летает орел, вдалеке от воды и ее волнений, - поглядывает и ухмыляется.
Каждый день в полдень король открывает окно и, вдыхая ароматы улицы, орлом срывается с подоконника. Его помыслы - могучие крылья - поднимают короля над всем мирским и приземленным, - поднимают до заоблачных высот. Паря, король грезит о том, чему во век не быть и не видит того, что происходит под ним. Его возвышенный разум должен принадлежать мыслителю, но принадлежит королю. Его возвышенный разум - не деятельный разум, способный принимать быстрые и правильные решения в скоротечной ситуации. Паря орлом, король никогда не опускается к улицам и народу, но напротив - стремится улететь прочь от простых людей. Стремиться сбежать от ответственности и бремени заботы о подданных. Темные времена наступили для Фэйр, а нынешний король, - худший король для темных времен.
Глава II
Дверь приоткрылась, а в образовавшуюся щель вместе со сквозняком проник вероломный Икарий. Главный советник медленно и тихо, чтобы не спутать мыслей государя, затворил за собой дверь. Однако, король сразу учуял Икария. Его тень была чернее темнейших уголков комнаты, куда не добегали лучи света. Даже в длинные безлунные ночи, в тот час предрассветный мглы, когда светильники уже догорели, но светила еще не видно, она была видна. И чем темнее творились дела, тем больше тень Икария разрасталась. Порой всерьез казалось, что тень Икария - это тьма, а тьма - это тень Икария. Икарий знал обо всем, что творилось в Фэйр. Он и был всем, что творилось в Фэйр. Первый советник короля - лучший и единственный его друг, - строил козни за спиной государя.
Король обернулся, разметав длинные пряди нечесаных кудрей. Лицо его озарилось искренней улыбкой, а глаза приобрели осмысленное и в некотором роде благодарное выражение. Войдя в комнату и прервав его затворничество, Икарий тем самым развеял сумрак его мыслей, а тень отца, вечно нависшая над сыном саваном покойника, казалось, уступила в черноте тени Икария и на время вынужденно отступила на задворки сознания государя. Этой своей негласной помощью и вообще своим визитом, развеявшим мрачную атмосферу скорби о загубленных начинаниях, Икарий и вызвал слабую улыбку, непривычно исказившую обычно бесстрастные уста правителя Фэйр. Но даже искренняя улыбка выглядела неискренней и натянутой на его изможденной физиономии.
- Икарий! Верный мой слуга, мой друг! - восторженно воскликнул монарх. Его голос показался Икарию слабым, недостойным того высокого статуса и той чести, которую был вынужден королю оказывать.
- Пресветлый государь... - советник учтиво согнулся в поклоне. Наклонился он так сильно, что согнись еще чуть-чуть, неминуемо бы столкнулся лбом с поверхностью пола. Склонившись телом, умом он при этом не склонился, но мысленно встал в позу гордости и смотрел на государя свысока. Внутренне дерзкий - Икарий внешне был кроток, ибо время еще не пришло.
Король много исхудал за последний месяц, что подметили, наверное, все из его окружения, но не только не сам король. Для государя частые болезни и телесная вялость давно стали обыденностью. До того часто случалось ему слечь, что и в худшем бреду, между жизнью и смертью, он лишь сетовал на упущенное время и разговаривал с отцом, который призраком прошлого витал по дворцу и находил отражение в мельчайших деталях окружения. Всякий раз, когда придворный лекарь приходил осмотреть короля после такой вот затяжной и тяжелой болезни, он лишь отмахивался от советов съездить на отдых в другие края, но едва очухавшись, вновь с головой погружался во все то, что по мнению матери и немногих приближенных, губило его.
- Люций! - неустанно твердила ему старая королева, оставшись с сыном наедине, - Люций, дорогой мой, послушай! Тебе бы следовало озаботиться своим сейчас. Не бери на себя слишком многого, часть из будущего оставь потомкам... И величайшие умы древности сходятся в мнении о том, что наше будущее неразрывно связано с нашим настоящим. По крайней мере те из них, кто настоящее признают. Я это к тому веду, Люций, что тебе давно пора бы задуматься о наследии. - Что оставишь после себя? Что думаешь о... - дальше король обыкновенно уже не слушал, а дебри разума уводили его от проторенных матерью троп вглубь чащи, куда сбегал, не слушая ее, и куда не по годам звонкий голос пожилой женщины не доносился. Для него не существовало других особ прекрасного пола, помимо его матери. Он не рассматривал их в совокупности тех качеств, которые у каждого мужчины свои и по которым каждый мужчина выбирает себе женщину. Ему не нужна была еще одна спутница; тоска - вот его вечная спутница, и покуда не свершит тех деяний, от которых тоска его развеется, до тех пор трон королевы его жизни обречен пустовать.
