Декер все еще разглядывал татуировку.

– Это же паутина.

– В ловушке, – истолковала Ланкастер.

– Что-что? – не поняла Джеймисон.

– Символизирует пребывание в тюрьме, – объяснил Декер. – Неволя тюремного заточения.

– Вот эта похожа на слезинку, – заметила Джеймисон, осторожно указывая на пятнышко возле локтевого сгиба.

Декер кивнул:

– Точно так.

– А это что значит?

Ланкастер с Декером переглянулись.

– Это иной раз означает, что человек в тюрьме был изнасилован. Обычно такое наносится чернилами на лицо, где всем заметно.

– Однако, – покачала головой Джеймисон.

Декер закрыл глаза; в животе клубилась тошнота.

«А я помог тебя туда упрятать, потому что не удосужился провести нормальное расследование».

Джеймисон чутко положила ему руку на плечо. Глаза у Декера распахнулись, и он резко от нее отодвинулся, не заметив ее обиженного взгляда.

Ланкастер вдумчиво осматривала последнюю отметину, справа от слезинки.

– А вот такого я раньше не видела, – произнесла она.

– Похоже на звезду, пронзенную стрелой, – внимательно прищурилась Джеймисон. – Идеи есть? – спросила она у Декера.

– Пока нет, – ответил он и обратился к медэксперту: – В какой стадии у него был рак?

Тот развел руками:

– В запущенной. Если б не пуля, то, наверно, недельки через три преставился бы сам. Вообще удивительно, что он еще мог функционировать.

– Он говорил, что принимает медикаменты с улицы, – заметила Джеймисон.

– Токсикологические анализы покажут, что было в его организме. Остатков пищи в желудке не было. Думаю, на тот момент аппетит его уже покинул. Но человек он был, должно быть, сильный: с такой стадией рака сохранять подвижность…

– Может, ту силу ему придавало как раз желание доказать, что он невиновен.

– Что-нибудь еще интересное? – поинтересовалась Ланкастер.

– Вон там, в мешках с вещдоками, хранится его одежда.

Ланкастер посмотрела на Декера:

– У него был также небольшой вещмешок. Лежит у нас в участке. Ничего особенного в нем нет, но, может, ты захочешь в нем порыться.

Декер кивнул, продолжая смотреть на тело.

Три татуировки. Паутина смотрелась наиболее старой. Логично: впервые оказавшись в тюрьме, Хокинс, вероятно, был невероятно зол, тем более если невиновен. Наколка с паутиной была одним из немногих способов выразить свой гнев. Наколка в виде слезы, вероятно, появилась вскоре после этого. Свежее мясо в тюрьмах не залеживается.

Из татуировок одна неопознанная. Звезда, пронзенная стрелой. Надо бы выяснить, что это значит. Судя по всему, самая последняя. Это можно сказать с учетом того, что Хокинс с некоторых пор отощал из-за своей болезни. На двух других признаки убывающего веса соответствовали изменению ширины предплечья. А вот у звезды таких признаков не было. Да она и выглядела свежее. Не исключено, что сделана непосредственно перед выходом из тюрьмы.

А если эта наколка появилась ближе к выходу на волю, то, скорей всего, в ту пору она могла иметь для него определенное значение.

И Декер, в свое время не заметивший никаких грязных следов в доме, был теперь полон решимости ничего другого в этом деле не упустить.

Детективы убойных отделов редко пересматривают итоги своих расследований. Поэтому облажаться никак нельзя.

Повторно.

Вещей было негусто.

Декер рассматривал их в полицейском управлении. В вещмешке лежала кое-какая одежда. Автобусный билет на проезд из тюрьмы. Бумажник с несколькими банкнотами. Какие-то бумаги из тюрьмы, чистая сторона которых изрисована каракулями.

Была еще потрепанная книжка писателя, о котором Декер слыхом не слыхивал. На обложке брутальный мэн приставляет нож к горлу полуодетой девицы. Что-то в духе Микки Спиллейна[11], чтиво из пятидесятых.

Помимо этого в бумажнике лежало фото дочери Хокинса, Митци.

Ланкастер выяснила: фамилию дочь сменила на Гардинер. Жила в Траммеле, штат Огайо, в паре часов езды от Берлингтона. Когда посадили отца, ей было уже под тридцать. Сейчас она замужем, сыну шесть лет.

Снимок Митци был времен ее начальной школы. Это следовало из даты, оставленной Хокинсом на обратной стороне фото: имя и возраст дочери. А еще надпись: «Папина звездочка». Вот, видимо, почему у Хокинса на руке была наколка в виде звезды. Очевидно, фотография олицетворяла далекие, куда более счастливые времена для семьи Хокинсов. На снимке девочка выглядела яркой и невинной, с широкой беспечной улыбкой, как у всех детей в этом возрасте.

А затем мечты разбились вдребезги. Митци выросла в наркоманку и мелкую преступницу для обеспечения своего пристрастия. Жизнь то и дело перемежалась короткими отсидками в тюрьме и более протяженными в наркодиспансерах. Ушла, растворилась в прошлом маленькая фея с безграничным будущим.

Но все же, судя по всему, она наконец-то сумела наладить свою жизнь.

«Вот и хорошо».

Ясно, что с ней неизбежно придется поговорить. Не исключено, что отец после освобождения связывался с ней.

Вошла Ланкастер, окинула взглядом кучку предметов на столе.

– Совсем ничего?

– Есть вопрос.

– Излагай.

Ланкастер села рядом и отправила в рот пластинку жвачки.

– Вот правильно, – одобрил Декер. – Лучше жевать, чем курить.

Ланкастер поджала губы:

– Спасибо, доктор. Так что за вопрос?

– От кого поступил звонок?

– Насчет чего?

– Кто в ту ночь позвонил о происшествии в доме Ричардсов?

– Ты же знаешь: не выяснено.

– Так вот, нужно выяснить. И поскорее.

– Каким образом? – откинулась она. – И времени сколько прошло.

– Я в свое время читал стенограмму разговора и запись слушал тоже. Звонок был от женщины. Она сказала, что слышала в доме шум. На вызов выехали полицейские и вскоре были уже там. А потом, когда убийства подтвердились, выехали уже мы.

– Это нам известно.

– Но каким образом звонившая знала, что там творилось? Звонок был не со стационарных телефонов в соседних домах. И не с какого-нибудь отслеживаемого мобильного. Тогда откуда?

– Мы тогда, мне кажется, как-то на этом не фокусировались. Просто сочли, что это была добрая прохожая самаритянка без имени.

– Удобная, скажу я тебе, самаритянка. Разгуливает прямо-таки среди муссона, на отшибе. Спрашивается, с какой стати ей там находиться, если она там только не живет?

Ланкастер помолчала.

– А потом, когда мы туда подъехали, все улики дружно указывали на Хокинса, стоило лишь найти один-единственный отпечаток.

Декер кивнул: все обстояло действительно так. И это злило невероятно.

– Ладно, – вздохнул он. – Нам нужно пропустить через себя это дело с самого начала. Никаких предпосылок к тому, что, кроме Хокинса, виноватых не было. Свежими, широко раскрытыми глазами.

– Декер, прошло уже больше тринадцати лет.

– Мне по барабану, даже если их тринадцать сотен, Мэри, – отрезал он. – Мы должны все исправить.

Она посмотрела долго и пристально.

– Тебя это, видно, не оставит никогда?

– Не понимаю, о чем ты.

– Все ты понимаешь.

Декер ответил угрюмым взглядом.

– Мэри, ты мне нужна в этом на сто процентов.

– Хорошо, Декер. Но имей, пожалуйста, в виду, что у меня есть масса других дел, над которыми нужно работать. А не только над убийством Хокинса.

Декер нахмурился.

– Это дело, Мэри, должно быть у тебя приоритетом. Если этот парень действительно не убивал, то мы исковеркали ему жизнь, отправили ни за что ни про что в тюрьму, где его, похоже, насиловали, а потом позволили кому-то его убить.

– Позволять мы никому не позволяли, – возразила она.

– С таким же успехом, считай, что и позволили, – досадливо отмахнулся он.

– Проблемы?

Оба ошарашенно обернулись: в дверях стояла Джеймисон.

Наконец Ланкастер перевела взгляд обратно на Декера.