– Доброе утро! – По привычке произнёс Саша, протягивая руку всем своим коллегам грузчикам.

Саша работал именно грузчиком на большом промышленном складе, а места хуже для молодого человека, обременённого столь многим и главное – необъяснённым и непонятым стремлением к туманным высотам, найти было нельзя.

Поздоровавшись, Саша снял с себя толстовку и сел за стол, где все проводили спасительные минуты отдыха, играя в «тыщу» или «дурака».

Первые пятнадцать минут, как всегда, каждый из работников совершал общий утренний моцион в форме расхлёбывания горячего чая из огромных кружек. Чай в них остывал долго и все негласно радовались освобождению пары лишних минут, в особенности приятных тем, что они будто бы непричастны к этому действу, что: «вот, мол, чай виноват».

Рядом с Сашей по обыкновению сидел старший грузчик – здоровенный мужик, кружка которого была ну уж слишком большой. Его звали Олегом, и чая он пил больше всех, сидел к Саше ближе всех, и хлюпал с наслаждением своим горячим чаем в разы громче всех. Хлюпал так, что уши закладывало.

Можно себе представить страдания любого культурного человека, попавшего в такую обстановку, а уж страдания раздражительного и уже совершенно раздражённого Саши, забывшего, мать их, наушники, доходили до пароксизма. Единственное, чем он старался себя успокоить, была положительная черта Олега – едва ли не абсолютное, необъяснимое и пугающе молчаливое логическое мышление. Напоминая себе об этой его черте, Саша изо всех сил старался не ударить великана по лицу. Фамилия у него была очень подходящая – Логичёв, на что Саша всегда обращал внимание. Возможно даже больше, чем следовало.

В общем, день был не из приятных. Кроме Логичёва с Сашей работали ещё два грузчика: Азилов Саид и Константин Пасевич. Оба сидели чуть поодаль от Саши и оба, как всегда, весьма оживлённо спорили о каких-то политических новостях, нервирующих его ничуть не меньше непрекращающегося хлюпания со всех сторон.

Время моциона вышло. Стукнув кулаком по столу, Пасевич, с видом полным энтузиазма встал и сообщил, что сегодня «Кровь из носа» необходимо что-то куда-то перетащить, и, важно отчеканив слог, двинулся из-за стола, зазывая с собой Саида. Саид весело подскочил и, продолжая шумную полемику о неугодных властях, вприпрыжку помчался за ним.

Бригадир поднялся вяло, заняв вдруг, вытянувшись во весь рост, практически всё пространство небольшой обеденной комнаты; как и всегда он задел головой, лысеющей смешной тонзуркой, лампу, висящую, по его мнению, слишком низко, тихонько матюкнулся и отправился на улицу курить.

Саша не хотел вставать со скамьи. В его голове неустанно повторялось: «дискомфорт, дискомфорт, дискомфорт!», и желание вырваться из этой адской круговерти нарастало с каждой мыслью о работе, абсолютно ему «ненужной, опостылевшей, осточертевшей!» – внутренне вскрикивал он.

Сашу потряхивало от нежелания выполнять что-то необходимое, казалось, если бы эта работа не была ему так нужна, он бы с лёгкостью выполнял её всю жизнь, но вот она, жизненноважная, и оттого такая противная, укоризненно свербит в голове своей этой важностью, лишь вызывая всё большее отвращение к себе, полоша в сознании Саши его бунтарские стороны. Это бунтарство в нём не было как-то особенно развито, однако имелось, как у любого человека, только с напряжением весьма большим, чем требовалось для спокойного существования, и рождало порой – вот как и сейчас – идеи внезапные, каких ни сам Саша не ждал от себя, ни окружающие люди, привыкшие к его обычному спокойствию.

Теперь одна из таких идей посетила его голову – взять и просто уйти с работы. «Мимо начальницы, или к ней прямиком?» – Думалось ему на пути к кладовщице, называемой им начальницей ввиду её главенства. Как бы ни хотелось ему обойти подобный разговор из разряда «Терпеть не могу», а всё же он шёл к ней виниться по полю битвы двух собственных сторон – бунтарства и совести.

Уже приступившие к работе Пасевич и Саид значительно посмотрели на проходящего мимо Сашу и, заметив в том чрезмерную усталость, появившуюся как-бы из ниоткуда, сочувственно и понимающе повели головами, но сейчас же принялись работать, отбросив любые заботы. Саша назвал их роботами про себя, хотел было дать волю злобе, но, пыхтя, продолжил идти мимо, угнетая восстающую внутри экзальтацию.

Дойдя до кладовщицы Саша оробел – совесть побеждала в войне, ему хотелось теперь спрятать голову в туловище, чтобы кто-нибудь другой, но не он, отпросился с работы домой.

– Чё это ты? – как-то рывком, невзначай спросила довольно крупная женщина лет сорока, не отвлекаясь от дел. – Ну, чё мнёшься? – прибавила она после и повернулась к Саше с угрожающим видом.

– Людмила Фёдоровна, мне очень домой надо, – промычал Саша и, поняв, что сказал не то, что задумывал, покраснел, будто сдерживал внутри себя атомный взрыв. – Очень надо домой. – зачем-то повторил он и совсем на себя разозлился.

– Тебе плохо что ли? Не разберу, шо ты бормочешь.

Саша правда невнятно лепетал, хотя ему казалось иначе.

– Д-да, – выдавил он из себя наконец и слегка пошатнулся. Он смотрел в пол и когда поднял глаза на кладовщицу немного пришёл в себя.

– Можно мне воды, пожалуйста?

– Господи! – всплеснула руками Л.Ф., – точно весь бледный стоишь. Осунулся весь! Пойдём-ка в бытовку к вам. Домой тебя отправить? Скорую вызвать? У тебя что, сердце? Давно плохо-то, а? – она быстро схватила в охапку безропотного Сашу, отнесла в бытовку и легко усадила за стол.

– Держи вот, выпей. Языком-то можешь ворочать? Ну, скажи, где болит?

– Очень устал, Людмила Фёдоровна, очень… – Саша не мог сказать неправду и, как всегда, просто и прямо молвил действительное, хоть и не говорил всего. – Сил нет, нужно отдохнуть. – он сделал глоток и на лбу его проступили капельки пота.

– Вот, будто ожил сразу… – кладовщица разглядывала Сашу насупив брови, видимо размышляя о дальнейшем.

Саша рукавом отёр пот со лба. Ему стало стыдно втройне: беспомощный дурак, он даже не сумел для приличия выдумать себе болезнь; позволил женщине нести себя и помогать себе; и теперь сидел, молчал, стыдясь того, что она своим видом его только нервирует.

Следующие пять секунд показались Саше вечностью. Он старательно делал вид, будто смотрит на Людмилу Фёдоровну и ждёт решения своей сегодняшней судбы, но смотрел сквозь неё, лишь бы не видеть так близко, так чётко этот её напряжённый, морщинистый лоб и видел лишь крупное, расплывающееся пятно перед собой.

– Отправляйся домой, шо делать с тобой. Не дай бог упадёшь мне тут, – прервала томление Саши Л.Ф. – Чё случилось хоть расскажешь? Как же ты себя так довёл? Ты ведь не пьёшь? А мешки под глазами какие! Да ты не спишь наверное совсем? И не ешь? Все вы, мужики, в молодости вот так. Здоровье надо беречь! Сам доберёшься? Деньги есть на такси?

– Да, благодарю вас. – вяло ответил Саша, вертя в голове: «будто ты шибко старая», неясно почему заострив внимание именно на той, непонравившейся ему фразе о возрасте. – Да, конечно, доберусь, благодарю… благодарю. – добавил он и попытался встать.

– Давай уж. – Л.Ф. снова схватила шатающегося Сашу под руку как пушинку и понесла к выходу.

Всю дорогу по пути Саша тщетно пытался вырваться. Наконец, сумев уверить начальницу в том, что имеет силы идти и сам благополучно сядет в такси, а в понедельник будет на месте как огурец, он очень значительно, чуть ли не кланяясь в пол её поблагодарил.

– Начальника на месте нет, так что прикроем, – вдогонку бросила кладовщица и удалилась.

На выходе Саша встретил бригадира, уже докурившего и теперь вопросительно смотрящего на него. Немногословный обычно, он и сейчас ничего не сказал, но по некоторым движениям его постоянно насупленных бровей и ленивому подобию одобрительного кивка, Саша понял, что объяснений не требуется.

Олег мерно и тяжеловесно вошёл в склад, но Саша не успел даже двинуться, как на улицу выбежал Пасевич, обеспокоенный и явно собиравшийся любопытствовать.