Из дневника неизвестного:

«Я являюсь лишь неким третьим —

Отношением первого и второго»

Как узнать несомненно, что не спишь? Что дышишь по своей воле, и что игривый туман, – коим влекомый бредёшь среди ночи во тьме, – не отдалится снова, если сделать ещё один шаг? Хочется нырнуть в его густоту, но она всегда далека, недостижима, зыбуча, а кажущаяся близость её эфемерна, и только влажный холодок по коже напоминает осознанием о том, что всё это время ты им любезно и бережно был окутан. Аллегория к жизни, – коварно ускользающее, бесцельно существующее и непреходящее всеобъемлющее «Всё», – кем-то данное нам, и зачем-то.

Не терплю и считаю скудодушием ведение дневников, посему знайте, что я переступаю границы своего весьма принципиального личного пространства, строча эти мысли в бумагу; не подумайте также, читающий, что я поступился взглядом легко, без причины – здесь весомейший аргумент, не являющийся интригой, но умалчиваемый мною сознательно.

Вследствие первого абзаца вынужден добавить ещё одно своё раздражение о дневничном факте: существенно большей подростковой глупостью мне представляется назначение дневнику «Имени собственного», и уж тем более собственного, вроде «Дневник Мэри Джейн» и подобной чуши. Именно поэтому дневник сиротски безымянен.

Теперь хотелось бы попунктово, в порядке убывающей важности ввести гласные правила, или, скорее, поставить одну такую крупную точку, – чтобы как холм, чтобы с вершины его можно было в призму данного мною ракурса наблюдать мои мысли с тем пониманием, что я от вас требую:

1) Мой не в полной мере дневник, пишется только (!) мной;

2) Да простит мне читающий несобранность мыслей (о чём подробнее далее);

3) Да простит мне читающий жизненно необходимые словоискажения (о чём далее ничего);

4) Наконец, четвёртым пунктом будет нижеследующее (пусть и частичное) объяснение причинности моих бессмысленных, вопреки энтропии колебаний:

В голове сейчас настоящая какофония, если честно. Часть меня беспокойствует об этой дневничной деятельности, мешая сосредоточиться, а её головное буйство пробуждает недавно усмирённую ленность, и вот в такой обстановке приходится писать. Никакого уединения. Никакого спокойствия. Сил никаких.

Это всё неподвижность. Я, пожалуй, научусь писать во время ходьбы. Чтобы главному в голове уютнее думалось, хорошо бы находиться в движении. Тут действуют какие-то около Энштейновские законы – лента мысли только тогда начинает вертеться в бобине сознания, когда тело преодолевает пространство, расстояние, причём ему необязательно шевелиться самому! Отсюда развитость автобусного мышления. У вас не так?

Не могу удержаться от удовольствия почувствовать себя псевдоучёным и ввести, в рамках дневника, термин полуторакилометровой мысли – именно такое расстояние преодолевает автобус, или мои ноги, от места моего вечернего пребывания до места пребывания дневного и назад. Именно такое расстояние требуется моему мозгу, чтобы хорошенько закипеть, перебурлить соображения по всем волнующим поводам и работать в это время максимально вдохновлённо. Любите ходить! Любите двигаться! Движение – мысль! Звучит будто каждый автобусный пассажир являет собой не уставшее амёбоподобное, а сущую реинкарнацию Аристотеля.

Теперь: «О чём же?! Зачём же?!» – Кричат внутри меня недобитки ленивого мизантропа. Я – третье лицо, имею к истории, кою расскажет далее некий другой, самое косвенное отношение. Я не обладаю достаточными наблюдательскими навыками и подходящим для такой серьёзной задачи характером, оснащённым усидчивостью, потому оставляю за собой вот подобные текстовые вкрапления, дабы читающий имел возможность оглядеться и делать выводы самостоятельно.

Здесь я отвлекаюсь без возможности остановиться – внутренний самовлюблённый альтруист напоминает о главнейшей из ракурсных призм: очень важно сейчас, чтобы каждый делал выводы сам! Никого не слушайте! Никто не прав! Верить нужно только своей голове. Пусть она бунтарствует! Прежде чем воспарить, необходимо шагнуть в разверстые объятия пропасти. В полёте сознание свободно. В полёте обретается избавление от шаблонного самоопределения!

В соответствии с пунктом первым можно уяснить, что история отделена от дневника и лишь изредка будет перемежаться с выдержками из него во имя самого разностороннего рассмотрения совершённого, совершаемого и того, что ещё предстоит совершить.

Наконец, в заключение этого утомившего меня начала ничего не скажу. Впереди ещё слишком много страниц – хорошо, что мне не пришлось всё писать самому.

Засим перо отдам другому,

и откланяюсь

во мрак.

– Остановитесь. Вы действительно хотите войти в эту комнату? Впереди вас ждёт не самое приятное зрелище, хорошенько подумайте, и только затем…

– Делайте же, не слушайте его предостережений! Делайте шаг, он прост и лёгок – этот окрылённый любопытством шаг…

– Не думайте только, что сможете так же просто вернуться назад – как говорится, не зная броду…

Вы всё-таки ступили за порог. Что же, тогда скрип этой обшарпанной двери уже раздражил ваш слух и теперь эхом звенит в голове. Не задумывайтесь, просто сделайте вдох. Затхлый воздух… он так и бьёт по ноздрям, ведь вы только что были на светлой улице, наслаждались свежестью вечернего летнего ветра, как вдруг… Но даже неясно чем тут пахнет! Целое попурри из неприятных ароматов, так что лучше не дышите – вы лишь на минутку, терпите.

А что видят ваши глаза? Они с трудом привыкают ко мраку помещения и словно не хотят отпускать от себя те блики яркого солнца, что принесли снаружи.

Лучистый мираж рассеивается, взору открываются контуры стен странной комнаты, заставленной хламом и заваленной мятым тряпьём. А вот показалась небольшая кровать, сразу слева от двери – конечно же не застелена, и засаленное покрывало наполовину свисает с неё, подметая собою пол, который, впрочем, действительно нуждается в метле.

Напротив кровати стоит, пошатываясь, хлипкий стол из ДСП, под него задвинут деревянный стул, а на нём – старый, ещё с кинескопом монитор компьютера. Его гудение – не единственное, что нарушает тишину.

Ваши уши наконец различают голоса, а глаза так и не заметили двух молодых людей, сидящих вон там, в углу, на старой фуфайке, назначенной дежурной кроватью?

К сожалению, мне пора идти. А вы – у вас есть немного свободного времени, останьтесь, послушайте. В конце концов, это вы шагнули за порог. Надеюсь, ваш нос уже свыкся с собственной участью. До свидания.

– Задержи дыхание, закрой уши пальцами и сиди в тишине… подожди… Как оно стучит, слышишь? Сердце, кующее нашу жизнь. Мы так глухи к его зову, слепы к сакральной истине, что таится в нём. Гордимся собой и руководствуемся лишь разумом – этим поверхностно судящим комком склизких извилин, рождающим рациональность, что раз за разом ведёт человека к беспутной войне или столь же беспутному всеприятию. Блуждая по лабиринту сознания, большинство никогда не находит выхода, теряясь среди предрассудков и страхов, основываясь на том, что видит и слышит. Я делю всех людей на…

– На куски? А тесак? В кармане? Это всё патетика. – Странную тираду первого, второй парень прервал не самой удачной шуткой и сквозь собственное хихикание добавил:

– Нет, честное слово! Тебя послушай, так только одно и можно предположить.

– Ну зачем так? – досадовал первый. – Нельзя столь грубо обрывать философские наплывы. Сам знаешь, как дороги эти вдохновенные моменты триумфа мысли!

– Извини, но я, к сожалению, слишком устал, чтобы слушать, и уж тем более думать о твоих триумфах. Лучше глянь, который час там? уже половина девятого? Боже мой… только с работы вернулся! Куда же ты, время, летишь… – тон молодого человека скатился в совсем заунывный стон, и он, привстав, одним шагом, почти в падении пересёк маленькую комнатушку от угла с фуфайкой-матрасом до своей старенькой кровати, с грохотом на неё повалившись. Через минуту он уже беспокойно сопел.