Хотя его крышка была наполовину закрыта, все предметы внутри покрывала похожая на изморозь пыль. Сосульки паутины свисали с кончика похожего на птичий коготь ножа для писем, с краев чуть выдвинутых ящичков, с горлышка высохшей чернильницы, со склоненных перьев.

Краем глаза я мельком заметила тонкие, длинноногие тени. Вздрогнув, я обернулась и снова вспугнула алых светлячков, но ничего не увидела.

Мой взгляд пробежал по разбросанным бумагам, которые были заполнены какими-то каракулями. Я смахнула кружево пыли и прищурилась, стараясь разобрать выцветшие слова. Затем опустилась в скрипучее кресло и пролистала разложенные на столе документы.

По спине пробежала дрожь.

В языке, которым были исписаны бумаги, я не узнавала ни один из земных. Шрифт был угловатым, полным квадратов и точек. Многие символы оказались вычеркнуты. Другие объединены в списки. А иные обвивались вокруг странных спиралей, широко распахнутых глаз, извивающихся созданий и грубых угольных набросков мотыльков.

Ниже шла строчка на латыни: «In principio erat Verbum et Verbum erat apud Deum et Deus erat Verbum».

После незнакомых символов мне потребовалось целое мгновение, чтобы узнать эти слова. Я повторила их про себя: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».

Не столько перевод, сколько воспоминание о фразе из собственной Библии.

Я мимолетно подумала, что передо мной могут быть пропавшие дневники преподобного Джейкоба Роша. Но зачем тому было записывать эти странные символы? Преподобный Хейл предупреждал, что мне нельзя читать записей прежнего миссионера, но столь старые документы безо всякого сомнения были чем-то иным. На долгую историю замка намекал каждый его камень, так почему бы этим записям не принадлежать кому-то из прежних обитателей?

Однако такие предположения не давали мне ни единого ответа.

Я разгладила смятые, усеянные отверстиями листы. Взгляд пробегал по точкам и завиткам непонятных слов. Я перебирала таинственную бессмыслицу страница за страницей и находила все больше и больше изъеденных. Некоторые сделались настолько хрупкими, что рассыпались от прикосновения черным снегом.

Руки задрожали, я старалась действовать осторожнее. Сглотнула. Узнаваемые английские слова бродили по краям истрепанных страниц, но прока от них было немного.

Мое дыхание сделалось тяжелым, но я и сама не знала, от волнения это или от пыли. В самом нижнем слое моих раскопок обнаружился блокнот в кожаном переплете. Позолоченный корешок был холодным на ощупь. Кашляя от поднявшейся пыли, я перевернула страницу и прочла: «Перевод Библии на енохианский язык» [7].

Я нахмурилась. Енохианский. Я уже слышала это слово, но не могла вспомнить где. Оно словно дрожало где-то на самом краю памяти.

Голос, нестройно напевавший какой-то мотив, отвлек меня от исследований. Придя к выводу, что его обладатель может меня выручить, я крикнула:

– Эй! Помогите, пожалуйста, у меня фонарь разбился… – Я сложила разбросанные страницы и убрала их в бювар, стоявший рядом с бюро. Хотелось потом продолжить изучение записей.

Пение, казалось, становилось все тише. Я захлопнула бювар, подобрала юбки и, спотыкаясь, двинулась на звук.

– Эй? Там кто-то есть?

В ответ раздался слабый переливчатый звук, что-то среднее между звоном и смехом. Я почувствовала у своей шеи теплое дуновение, словно от погасшей свечи.

За пределами кабинета все превратилось в сплошные сумрачные тени. Полуослепшая, я вытянула руку и пошла вперед. Различив край стены и слабые очертания серебряного зеркала на ней, ощупью повернула за угол.

У меня защипало в глазах.

Старательно проморгавшись, я разглядела зажженный фонарь, который одиноко стоял посреди комнаты. До боли яркий свет принес с собой облегчение. Рядом оказалась арка, за которой виднелась истертая каменная лестница, которая вела к моей комнате.

Я обернулась, пытаясь хоть мельком увидеть того, кто оставил здесь фонарь, но даже не услышала звука шагов.

Уже в комнате, поставив фонарь, я заметила на пальцах угольное пятнышко и принялась гадать, кто же мне помог.

После первой ночи в Гефсимании я больше не терялась. Жизнь в замке моего брата – как ни странно было думать так об этом месте – худо-бедно вошла в ритм. Лаон по-прежнему не возвращался из своего таинственного путешествия, а мистер Бенджамин и мисс Давенпорт не слишком помогали разобраться в том, куда же он отправился.

– Вернется, когда вернется, – прервав на миг вязание, произнесла мисс Давенпорт и чуть пожала плечами.

– Разве ему не нужно находиться здесь? – спросила я.

– Думаю, в конце концов у него закончится соль, – задумчиво сказала она.

Я подавила волнение, охватившее меня при мысли об этом. Поверья предупреждали, что Аркадия заявляет права на любого, кто попробует ее пищи. Такой человек окажется навеки заперт под странным солнцем. Я не отступала:

– Я имела в виду миссию. Разве у него нет прихода?

Она рассмеялась. Ее беззаботный смех звучал чуть более хриплым и высоким, чем голос во время беседы.

– Святые небеса, мисс Хелстон. Нет здесь никакого прихода.

– Я думала…

– В настоящее время миссия в Аркадию успехом не увенчалась. «Мы призываем вас, дорогой читатель, раскрыть кошелек и молиться усерднее, дабы побудить лишенных души обратить свои безбожные умы к небесам», – процитировала она в гротескно-насмешливой манере.

– Мисс Давенпорт! – совершенно потрясенная, воскликнула я.

Недели, проведенные на «Безмолвном», приучили меня держать язык за зубами, услышав проявления некоторого богохульства, но подтрунивания мисс Давенпорт задевали за живое.

– Не считая мистера Бенджамина, разумеется, – добавила она. Широкая безмятежная усмешка на ее лице ясно давала понять, что мисс Давенпорт самым очевидным образом получает неуместное удовольствие от моего страдания. – Единственный оглушительный успех. Пусть и не принадлежащий вашему брату.

Тут она и на самом деле была права. Хотя гном казался странным персонажем, с его страстной верой могли соперничать лишь древние старики, корпевшие над своими Библиями и ничего так не любившие, как ворчливо забрасывать цитатами пастыря, когда тот находил нужным перефразировать Священное Писание.