Накинув на себя шаль, я с готовностью последовала за ней.

Я полагала, что моя комната расположена выше всех прочих, но мы поднялись еще на один лестничный пролет и подняли люк, который вел на чердак. Под пыльными простынями покоились призрачные реликвии ушедших эпох. Рулоны ковров и гобеленов притулились рядом с большими дорожными сундуками. Пока Мисс Давенпорт воевала с замком, я держала фонарь.

– Когда вернется ваш брат, вы должны попросить у него разрешения посмотреть на закат с арки ворот, – сказала она. – Там совсем другой вид.

– Даже так? – удивилась я, пытаясь развернуть фонарь так, чтобы мисс Давенпорт могла лучше разглядеть коллекцию ключей, которыми безуспешно царапала замок.

– Только он мог заставить Саламандру отдать эту связку… Ага! – воскликнула она, когда очередной ключ наконец повернулся.

Створка распахнулась. За ней оказался парапет северной, как назвала ее мисс Давенпорт, башни, которая прижималась к самой далекой от внешних стен замка куртине. В воздухе ощущался холод, и я плотнее закуталась в шаль.

Небо было затянуто серой дымкой, а ниже лежала окутанная туманами и тайнами Аркадия. Я могла вообразить себе поля и леса, но не считала их настоящими. Золотистый ореол окружал похожее на точку солнце и отбрасывал блики на обволакивавшие его облака. Сейчас оно оказалось заметно меньше, чем в полдень, и куда меньше нашего, мирского, солнца.

– Что же такое Аркадия? – пробормотала я едва слышно. – Как это место может существовать на самом деле?

Ответа не было. Мы следили за уходившим все дальше и дальше солнцем, но свет его не особенно менялся, поскольку светило не опускалось за линию горизонта и не погружалось в пучину моря. Напротив, оно оказалось гораздо выше, чем днем, когда сияло над самой головой.

– Я тоже спрашивала себя об этом, – произнесла мисс Давенпорт, – и вам ответ понравится не больше, чем мне.

– Что вы имеете в виду?..

– Ничего, – торопливо сказала она и отвела взгляд.

Я следила, как тускнеет этот странный, фальшивый свет и над землями сгущается тьма. А ведь были и такие, чья вера пошатнулась после открытия Аркадии, страны, которая почти не упоминается в Писании. Однако в Библии не нашлось места и для английских берегов. Для здешней тишины наши туманные холмы и зеленые горы не менее обманчивы, чем пейзаж, расстилающийся передо мной. Но как я могу ограничить бесконечного Бога словами, у которых есть свой предел?

– А вот и луна, – произнесла мисс Давенпорт.

Проследив за ее взглядом, я повернулась туда, где уже сгустилась тьма. Ландшафт казался темным и плотным, точно сделанным из угля, а облака были лишь смягченным отражением его суровых громад.

Сначала луна была всего лишь призраком, который светился сквозь туман. Мелькнув на миг, она снова исчезала за облаками цвета сгоревшей лепешки. И тут внезапно выплыла яркая серебристая фигура. Тучи льнули к изгибам ее сверкающих плавников, за которыми тянулись тонкие нити мнимого света.

Я ахнула от удивления и втайне упрекнула саму себя в детстве за скудное воображение. Зрелище куда сильнее, чем пребывание в родных пустошах, ожидание отплытия в доках Лондона или блуждание по Северному морю, напомнило, до чего же бедны прожитые мной двадцать пять лет. Пытливость ума, которую, казалось, я похоронила вместе с сестрой, вернулась с таким пылом, что у меня перехватило дыхание.

Луна оказалась рыбой.

Вернее, луна свисала с «удилища» огромной рыбы. И когда та подплыла ближе, я увидела свет, отражавшийся от длинных – очень длинных и кривых – зубов, которые торчали из ее пасти. Выпученные белесые глаза оставались неподвижны, а хвост хлестал из стороны в сторону и мерцал чешуей, переливавшейся в собственном свете.

Я бросила взгляд за пределы своих представлений о мире, и все сделалось размытым, отчего на глаза навернулись слезы. Но я жаждала узнать, что лежит там, за гранью. Один средневековый еретик когда-то написал о том, как он стоял на окружавших вселенную стенах и пускал вдаль стрелы. Разве стен и стрел не будет становиться только больше? Я никогда не смогу представить себе всех светил и всех миров. Мой разум не беспределен, в отличие от разума Бога. И все же мне хотелось заглянуть дальше, стать чем-то большим, чем-то, что едва ли выдержали бы мои хрупкие кости. С каждым вымученным вздохом казалось, что вот-вот разорвется бумажная кожа, которая удерживает пылающие угли моей души. Прежде они теплились, сокрытые среди пепла, а теперь эти чужие края раздували их и подпитывали новое пламя.

Тело рыбы скрылось из виду, уплыв за облако, и луна затуманилась. На мгновение она показалась мне совсем обычной, висящей в небе благодаря промыслу Божьему, а не морским чудовищем, обитающим вне пучины.

– Нам стоит вернуться.

Голос мисс Давенпорт прозвучал неожиданно. Я повернулась к ней, разжимая кулаки и морщась от той боли, с которой мои ногти впились в ладони. Я напоминала себе сжатую пружину, лишенную всякой мысли.

– Здесь очень быстро становится прохладно.

Я кивнула, и мисс Давенпорт повела меня обратно в замок. Бросив последний взгляд на луну, я подумала о Лаоне и страстях, которые стремился сжечь и похоронить мой брат. Интересно, что подумал он, когда впервые увидел луну Аркадии? Пробудила ли она в нем такое же беспокойство, и знал ли он, как его погасить?

Писали, что после наступления темноты всё в Аркадии – даже ваши собственные глаза – начинает лгать. Неудивительно, что я заблудилась, едва мисс Давенпорт меня оставила. Она уверяла, что моя комната находится в конце коридора, но отчего-то на стенах вместо портретов оказалась побелка и выцветшие гобелены.

Я вернулась назад и не обнаружила ни лестницы, ведущей на чердак, ни портретов с пронзительными взглядами, ни коридора с голыми каменными стенами. Должно быть, не туда свернула, ведь коридоры не меняются беспричинно.

Ветерок из неплотно прикрытого окна ерошил мои волосы. Фонарь дернулся в руке, и его стеклянная дверца распахнулась. Пламя внутри замерцало. Внутри поднялась волна паники, и я на ощупь захлопнула дверцу.

Пальцы соскользнули.

Фонарь с грохотом упал на пол и ударился о каменные плиты, брызнули воск и стекла. Мягкое свечение оплывшей свечи угасло. Я погрузилась во тьму.

Во мраке холод ощущался острее, и я слышала ровное, но неистовое биение своего сердца. И вглядывалась в чернильную темноту коридора, надеясь увидеть проблеск света, который бы меня направил. Почти ничего вокруг не различая, я зажмурилась. Нужно было привыкнуть к темноте. От еще одного шумного порыва ледяного ветра по спине побежали мурашки. Во мне вспыхнул страх. Я сделала глубокий вдох и напомнила себе, что ночь не продлится вечно.

Когда я снова открыла глаза, все по-прежнему было погружено во мрак. Решив просто брести, пока не найду какое-нибудь освещенное и узнаваемое место, я двинулась вперед, ведя рукой по стене. За одним из гобеленов показалась приоткрытая дверь, и, вообразив, что вижу за ней слабое мерцание, я отважилась переступить порог.

Это оказался какой-то кабинет с бюро и книжным шкафом. Бо́льшую часть мебели скрывали белые простыни, отчего казалось, что вокруг меня призраки из наших детских забав.

Мы с Лаоном часто играли в подобные игры, пугая друг друга из-под простыней. Нам тогда не хватало слов, чтобы выразить чувства, но сама мысль о привидениях одновременно и очаровывала, и вызывала отвращение. В юности мы столь многих похоронили. Я все еще помню, как прижималась к брату, и мы, сцепив пальцы, клялись под каждой меткой, которую считали священной: если один из нас умрет, то он вернется и станет преследовать другого.

Сияние рассыпалось на тускло мерцающие красные точки. Прищурившись, я почти сумела различить вокруг каждого огонька трепетание крылышек насекомых, которые вновь рассаживались в дальнем конце кабинета. Светлячки.

Луна выплыла из-за облака, и окна заблестели серебром. Витражи придавали свету мерцающий, подводный оттенок. Благодаря этому свету я обратила внимание на бюро.