Несчастный сидел, не шевелясь, ни жив ни мёртв от чудовищного страха и чудовищной же боли, едва сдерживая стоны. Из глаз его текли слёзы, задерживаясь на небритом подбородке и падая мерзкими, уже остывшими каплями вниз. Ему казалось, что он уже попал в ад, к самому дьяволу, что, прищурившись, смотрел на деяния рук своих ледяными глазами и что-то напевал себе под нос. Должно быть, какие-то дьявольские гимны, или что там принято петь в аду?
Кимбли, закончив с введением препарата, приложил к месту инъекции стерильный тампон, придирчиво следя, чтобы ни одна капля драгоценного вещества не вышла обратно, убедился в том, что сыворотка введена полностью и покидать своё место не собирается, удалил тампон, закапал в глаз ещё одну порцию антисептика и ядовито усмехнулся:
— Пока сидите спокойно.
Мецгер не ответил. Перед одним его глазом всё заволокло мутной красной пеленой, второй же, казалось, видел так чётко, как никогда прежде, от чего мутило, кружилась голова и то ли сердце, то ли желудок стремились выпрыгнуть из него, желательно через рот. Глаз нестерпимо жгло. Хотелось моргнуть, но холодный металл векорасширителя не позволял. Ева, дотошно записывавшая весь процесс, изрядно позеленела, но стоически держалась.
— Наблюдайте и всё записывайте, — бросил Зольф, убирая на полки бесконечные склянки и пузырьки.
Перед глазами у Евы вновь возникло всё то, что с улыбкой проделал Кимбли, и она, не выдержав, извергла содержимое желудка прямо на записи.
— Чёрт вас раздери! — вскипел Зольф, отчаянно пытаясь спасти бумаги от остатков Евиного обеда. — Срочно убирайте это всё и переписывайте, пока чернила не поплыли!
Ева коротко и сдавленно всхлипнула и принялась выполнять приказ. Метцгер сидел, качал ногами и тихо подвывал.
— Заткнитесь, — прошипел Зольф — создалось ощущение, что обоим. — Заткнитесь немедленно!
Кимбли придирчиво смотрел на часы, отсчитывая в уме ориентировочную скорость реакции. Теперь стоило позвать Ласт — он не мог отказать ей в удовольствии понаблюдать за тем, что он запланировал. В конце концов, именно она была одержима идеей проверки на прочность человеческого организма, и такую демонстрацию, возможно, новых горизонтов ей явно не стоило пропускать.
Ева переписывала протокол, глотая слёзы и подавляя сухие рвотные позывы. Она не могла взять в толк, где и в чём она так нагрешила, чтобы снова попасть под начало Кимблера, да ещё и с его безумными экспериментами. В довершение ко всему здесь же сверкала глазами его красавица-жена, казалось, вовсе не поменявшаяся за всё это время, словно и она якшалась с какими-то тёмными силами.
— Продолжаем эксперимент, — выдохнул Зольф.
На его лице играл лихорадочный румянец, губы растянулись в ухмылке.
— Записывайте, — махнул он рукой в сторону Евы. — По секундам!
Метцгер баюкал перебинтованную культю. Время в его голове уже давно свернулось спиралью; ему казалось, что вся его жизнь не длилась столько, сколько он сидел в этой отвратительной светлой лаборатории с белыми кафельными стенами, с трубкой между ног и пыточным устройством в израненном глазу. А теперь этот чёрт в белом халате поднёс к его горящему огнем глазу ослепительно яркую лампу, и Ганс уже не видел дьявольской усмешки, всё его существо затопил обжигающий беспощадный свет. Жжение в глазу усилилось. Метцгеру казалось, что он парит под самым потолком этого проклятого места, он видел себя, сидящего на кушетке: жалкого, униженного, растоптанного, перемолотого жерновами системы, в которую верил и законы которой преступил. А потом всё заволокло красным.
Ева, бросив перо, содрогалась на стуле, изрыгая на холодный белый пол горькую желчь. Ласт улыбаясь, рассматривала то, что осталось от половины лица Метцгера. Белый халат Зольфа, стены, часть стола и лицо Евы были покрыты кровью, ошмётками кожи и плоти.
— Опять халат менять, — меланхолично пожал плечами Кимбли.
Он придирчиво осматривал плоды своей работы. Половина лица Метцгера являла собой месиво из рваной плоти, в котором осколками торчало костяное крошево, оставшееся от глазницы. Подопытный издавал звуки, которые, казалось, человек издавать не способен, раскрывал в мучениях оставшийся глаз и беспорядочно дёргал конечностями. Мочеприёмник упал на пол, выдернувшись из перевязанной области, от чего на пол с пропитавшихся насквозь бинтов закапала кровь.
— Хм-м-м… — протянул Зольф. — Мало.
Он взял старый шприц, набрал в него в полтора раза больше раствора, нежели при первом опыте и, попросив Ласт удерживать Метцгера за руки, повторил процедуру со вторым глазом.
Результат оправдал все ожидания Зольфа.
— А у него, оказывается, мозги были, — проведя пальцем по особенно крупному розовому ошмётку, удивился Кимбли. — Почему вы ничего не записываете?! — напустился он на Еву, уже окончательно позеленевшую и сползшую под стол. — Какая немыслимая расточительность, — посетовал он, проникновенно глядя ей в глаза. — А ведь ужин нам обещали такой скудный…
1) Метцгер — от немецкого der Metzger — мясник.
2) Канада — на жаргоне Аушвица склад с вещами убитых; существовало две «канады»: первая находилась на территории материнского лагеря (Аушвиц 1), вторая — в западной части в Биркенау.
3) Leichenficker — трупоёб.
4) Leichenbefruchter — осеменитель трупов.
========== Глава 5: Cum lupus addiscit psalmos, desiderat agnos/Даже если волк выучил псалом, он все равно хочет ягнят ==========
Animal testing is a dangerous game.
All systems are different, we’re not the same.
Hey, hey doctor ― reincarnation!
Would you like to come back as a laboratory rat?
Nina Hagen&Lene Lovitch «Don’t Kill the Animals».
— Здравствуйте, дядя Менгеле! — маленький темноглазый мальчишка радостно забежал в приёмную и повис на улыбающемся мужчине в белом халате.
Сидевшая в углу Ласт повернула красивое лицо к мальчишке и тоже тепло, даже несколько по-матерински улыбнулась. Она терпеть не могла детей — в противоположность своему начальнику, который, казалось, охотно возился с детишками, приносил им шоколадки и дарил игрушки, — однако же эти были вполне себе неплохим исследовательским материалом.
Ещё один ассистент Менгеле, доктор Рихард Кунц, только неодобрительно покачал головой и поджёг очередную сигарету. Его лицо за прошедшие двадцать лет ещё больше посуровело, глаза запали, глубокие морщины-борозды испещрили старческую, пожелтевшую от табака кожу. Он понимал, ради чего он, врач, спасший множество жизней во время Первой мировой, идеалист и пацифист, всё же пошёл на чудовищную сделку с совестью. Он понимал, что в противном случае его сестра и племянники окажутся жертвами его антинационалистических убеждений. Но пока Рихард Кунц был хорошим врачом, исправно участвовал в экспериментах над врагами Рейха и работал во благо страны, его родня оставалась вне опасности. Каждую ночь его мучили кошмары; он просыпался в холодном поту, пронизанный, заражённый ужасающей, всепоглощающей ненавистью самой своей сути, он проклинал сам себя, однако продолжал отдавать долг своей стране, породившей и вскормившей самое ужасное чудовище всех времен и народов. Его трясло всякий раз, когда он смотрел на то, с каким расчётом этот Ангел Смерти приручает несчастных детишек, которые и правда принимали его за благодетеля, тогда как на поверку он был самым настоящим волком в овечьей шкуре. Кунц не знал, что он будет делать, когда Рейх победит. Он не знал, что он будет делать на следующий день, в следующий час, следующий миг — всё его существование сводилось к выполнению указов, в идеале бездумному. Однако сновидения возвращали его из личного ада на землю грешную, и просыпающаяся совесть начинала терзать его остервенело, с новыми силами, ещё больше отравляя и заполняя каждый закоулок его заблудшей души всё новыми, неизведанными доселе оттенками ненависти.
Этому еврейскому мальчишке пяти лет от роду пытались осветлить радужку. Один укол в правый глаз уже был проведён. Результат, к вящему сожалению Йозефа Менгеле и Ласт, был крайне неудовлетворительный — мало того, что упорный тёмный пигмент и не думал сдавать позиций, так ещё и началось заражение глаза. По счастью, стараниями Кунца, глаз всё же удалось вылечить, и теперь поправившийся мальчишка радостно бежал к тому, кого считал своим спасителем и кому был благодарен за то, что закончились изнуряющие процедуры и снова можно было бегать и играть. Разумеется, персональным ангелом-хранителем малец почитал никак не хмурого желчного старика, а не кого иного, как «дядю Менгеле». Теперь же мальчонку ожидала вторая интравитреальная инъекция.
