Ласт протянула руку к мечущейся на постели цыганке. Предварительный осмотр давал неутешительные прогнозы: переохлаждение и множественные травмы обеспечивали прямой путь в расход. Даже если ею и заинтересуется Менгеле, он вряд ли будет вкладывать силы и время в лечение. А Энви вряд ли устроит перспектива определения его драгоценной находки в подопытные, откуда почти никто не выходил живым. Сейчас же смотревшие на Ласт тёмные глаза были полны животного ужаса. И, что хуже, в них не было ни тени осознания происходящего. Ласт уже видела такие глаза — у безумцев.

— Тише, — неожиданно ласково проговорила она. — Здесь вам не причинят вреда. Я врач. Я вам помогу.

Ноа тихонько всхлипнула и начала напевать сорванным голосом, срывающимся на беззвучное шипение, какую-то колыбельную, периодически вздрагивая всем телом. Ласт, покачав головой, вздохнула и осторожно укрыла цыганку одеялом.

— Что мы будем делать? — бесцветным голосом спросил Зольф, когда они все отошли в противоположный угол. — Зайдлиц, ты понимаешь, что ты натворил? Ты нам смертный приговор подписал!

Ласт скосила глаза на Кимбли. Его почти трясло от едва сдерживаемого гнева и полного бессилия.

— Хочешь орать — ори шёпотом, — парировал Энви. — Она ж услышит…

— Плевать я хотел на неё! — Кимбли вскипел, но просьбу “орать шёпотом” исполнил с тщанием.

— Господа… — Ласт поджала губы. — Зольф прав. Энви, ты совершил невероятную глупость. Единственный способ реабилитироваться — сдать её сейчас под списание.

Глаза Зайдлица расширились в непередаваемом удивлении:

— Нет! Вы с ума сошли?!

— Энви, — Ласт примирительно положила руку брату на предплечье, — она сошла с ума. Я ничем, ничем не могу помочь.

И лишь из угла слышалось хриплое с присвистом полупение-полувой.

…Y en las noches que haya luna llena

Será porque el niño esté de buenas

Y si el niño llora

Menguará la luna

Para hacerle una cuna…(1)

*

Энви с ужасом смотрел на закрывшуюся за сестрой и Кимбли дверь, оставаясь в неприветливом медицинском кабинете. Вот-вот сюда мог прийти кто угодно из коллег Ласт, в том числе и Менгеле, а он был абсолютно беспомощен. Кажется, на сей раз он и правда совершил несусветную глупость. От злости гомункул взял было со стола какой-то бутылёк, замахнулся, но остановился на полпути: ему всё равно легче не станет, а за порчу имущества Ласт спасибо не скажет.

Он подошёл к кушетке, на которой лежала Ноа, и заглянул цыганке в глаза.

— Как там Эд и Ал? — наверное, звучало по-дурацки, но ничего больше Энви в голову не приходило.

Во взгляде больной промелькнуло узнавание.

— Эд… Ал… Ох… — Ноа попыталась закрыть лицо руками, но они слушались крайне плохо.

Сердце Энви сжалось — что она хотела сказать этим “ох”? Что они уже давно сгинули? Что не вернутся? Что у Отца больше не будет так нужных ему ценных жертв, а у него, Энви, по возвращении в Аместрис — друзей? Если ещё вообще удастся вернуться… Отчетливо, как никогда, он ощутил сейчас эту потребность, в которой не желал признаться даже самому себе. Ему нравились враги-Элрики. Но ещё больше его привлекала перспектива Элриков-друзей.

— Что с ними случилось? Когда?

— Они будут сердиться, что я ушла… — Ноа совершенно по-детски улыбалась разбитыми губами, глаза лихорадочно блестели. — И Чунта будет сердиться…

При мысли о Чунте ей показалось, что сердце оторвалось и ухнуло куда-то вниз. Сейчас она видела перед собой Циммермана, ничуть не поменявшегося с того момента, когда они расстались в Мюнхене, и никакой бесовщины. Однако порой ей казалось, что она одномоментно видит не только его и часть палаты, но и себя со стороны, слышит множество голосов в своей голове и ощущает подозрительные шевеления в теле. И если последнее ещё можно было списать на последствия избиения, то первое и второе казались ей некоторым откровением, будто наконец-то она узнала о мире что-то совершенно новое. И, наконец, примирилась с даром. Ноа больше не чувствовала себя больной, не затруднялась в понимании того, кто она такая, но точно знала: все те личности, что поселились в ней некогда, — она сама. Все — один, и один — все. Это было совершенно очевидно.

Её структура стала чёткой, как никогда. Ключ совпал с замком. Она превращалась в настоящую себя. Совершенно точно. И никакому Кёнигу со своей плетью больше не пошатнуть ничего в её системе.

То, что Кёниг — враг, было очевидно. Но кто все остальные? Эд и Ал — однозначно друзья. Чунта — это цыганке предстояло ещё выяснить. Всё же он делал с ней часть того же, что Кёниг. Энви-Циммерман — тоже друг, он же прогнал от неё Кёнига с его плетью. Темноволосая красавица — хорошая, она не делала больно. А вот мужчина с хвостом, что стоял поодаль — тоже враг. Он чем-то обидел Энви и красавицу. Тем более она где-то уже его видела и точно помнила, что обстоятельства, в которых она с ним встречалась, были какими-то неприглядными.

Энви не понял, кто такой Чунта, но это было неважно. Фиалковые глаза гомункула просияли: Эдвард и Альфонс Элрики были живы. Осталось придумать способ связаться с ними, тем паче, что предлог, более чем благовидный, у него уже был. И в данный конкретный момент этот самый предлог беззвучно истерически смеялся.

1) Mecano “Hijo de la Luna”, перевод:

И ночами, когда на небе полная луна,

Это значит, что ребенок доволен,

А если ребенок плачет,

То луна убывает,

Чтобы сделать ему колыбель.

Данная песня написана в 1986 году, но автор счел, что это слишком хорошая адаптация цыганской колыбельной, потому и использовал ее в тексте.

Комментарий к Глава 18: Suo periculo/На свой страх и риск

Поздравляю всех с Наступающим Новым годом! Читателям - много хороших произведений, авторам - вдохновения, сил и времени. И всем - всего самого наилучшего!

========== Глава 19: Levius fit patientia quidquid corrigere est nefas/Что нельзя изменить, то можно облегчить терпением ==========

Du bringst mich noch einmal um den Verstand,

Niemand hat Dich je gesehen.

Doch ich folge nur Deiner Spur

Durch Fleisch und Blut,

Denn Du,

Du lebst in mir.

Ammo slammo, it’s gotta go blammo,

Lust you bust you,

Can I ever trust you?

Scare you dare you, anyway I want you,

Catch you grab you now!

Du bist so schmutzig, und doch so schön.

Ich will mich in dir verlier’n.

Scorpions “Du bist so schmutzig”.

“Сделай так, чтобы она была в безопасности”.

Ласт шла по коридору, вслушиваясь в ритмичное цоканье каблуков. Похоже, Энви совсем потерял и страх, и разум. Конечно, свою просьбу он обосновал тем, что тогда две ценные жертвы для плана Отца точно будут у них в кармане, но, по мнению Ласт, это больше походило на почти детскую иррациональную прихоть. Впрочем, как злобно заметил Энви, выпустив разом все иголки, даже если она и считает это блажью, то око за око, а блажь — за блажь.

Ласт повела плечами: её словно пробрал озноб. Ужасно, она ощущала себя просто ужасно, когда братец привёл этот аргумент. Да, он рисковал ради Зольфа. Да, Зольф был ценной жертвой; однако, как сказал Отец, незаменимых не было. Не суть важно, говорил он это, имея козырь в рукаве, или же просто для острастки, факт оставался фактом: Зольф Дж. Кимбли был её прихотью. Её блажью. Её привычкой.

Однако это не отменяло того, что она и правда до некоторой степени чувствовала себя обязанной Энви. Несмотря на это его, затея с цыганкой казалась самоубийственной. Ну что такого в этой женщине? Её какой-то там особенный дар? Дар этот, по мнению Ласт, выветрился из тщедушного тела после пары ударов плетью и нескольких яростных фрикций. Вместе с разумом. Но позволить Энви ещё раз ткнуть её в собственные слабости, словно слепого котёнка, Ласт попросту не могла.

Сейчас ей следовало поторопиться. Пока Менгеле не прознал о том, что в одном из его кабинетов совершенно вопреки всем правилам находится цыганская узница, которая, вроде как, и не узница вовсе: ни номера, ни приказа — ничего. Ласт вышла из своего корпуса, тяжело вздохнула — теперь, помимо запаха гари, в воздухе постоянно витал запах гнили — и осмотрелась. У нее была лишь одна идея, как и где можно сохранить жизнь той, что так понадобилась Энви. Хотя бы на какое-то время. С удовлетворением отметив, что никто её не встретил и, кажется, даже не видел, Ласт вошла в барак под номером двадцать четыре.