Он смотрит на меня и совсем не шевелится. Как ему это удается, я не понимаю, но даже его усмешка не переменилась. В глазах только сталь то теплела, то холодела, заставляя меня ерзать на месте. И это я еще не говорю о его возбуждении! Я рисовала его сильные руки, выводила каждую линию сильных мышц под загорелой кожей.

Мне хотелось прикоснуться к ним губами, но я лишь облизывалась. Он кажется усмехался сильнее.

Я рисовала зайчика и думала, что в сущности Денис немного на него похож, такой же мягкий в своей сути, а я-то, глупая, считала его грозным и страшным.

Понимаю, что у меня затекли ноги, приходится подниматься. Денис смотрит на меня исподлобья, но мне не хочется его жалеть. О том, что я совсем без белья, забываю напрочь, хожу перед ним и хихикаю. Если возбуждение может становиться сильнее после того, как оно достигло предела, то именно это теперь и происходило.

− Кстати, можно уже говорить, − сообщаю я и заглядываю в корзинку. — С лицом я закончила.

Денис выдохнул.

− И даже не покажешь?

− Нет. Хочешь виноградинку?

Я снова села, и даже прикрылась подушкой. Что он увидит меня обнаженной, я совсем не боялась, хоть и горела вся, но не от стыда, а от возбуждения. Он ведь так на меня смотрел, что, будь я одета, решила бы, что раздевает взглядом. Он меня глазами… трахал, не иначе, почти угрожал, но молчал, но орган его чувств был красноречив вместо него. Он аж подрагивал от нетерпения, а я… я не могла его разглядывать, особенно отойдя от мольберта.

Денис мне почему-то не ответил, и я решила все равно его покормить. Достала из корзинки маленькую веточку продолговатого зеленого винограда, сладкого и терпкого как мои мысли, оторвала одну ягодку и дала ее Денису.

Он поймал ее губами и коротко поцеловал мой палец. У меня даже рука задрожала. Я никогда не думала, что подобное прикосновение к моим рукам чужих губ может так возбуждать. У меня внутри аж завибрировало удовольствие, словно я кошка, которую погладил ласковый хозяин. Хотелось выгнуться, отставить попку и заурчать погромче, но я лишь улыбнулась и оторвала еще ягодку.

− Эта уже тебе, − заявил Денис строго.

Я не смогла возразить. Неспешно приоткрыла ротик, позволила виноградинке прокатиться по моей губе и показательно лизнула пальчик.

Он оценил. Дыхание его сразу сбилось, а усмешка стала злее. Стало интересно, как долго он еще продержится. Мне эта игра нравилась и почему-то я уже мечтала о моменте, когда сидеть ему вот так надоест, слишком сильно он будоражил все внутри меня.

− Не дурно, − сказал Денис так, словно на дне его глаз не бушевало жадное пламя. — А прокати ее от самой груди к губам.

Ах вот он как решил? Поиграть со мной в ответ. Ничего, я его сегодня переиграю. Оторвав виноградинку, я ткнула ее на его разгоряченную грудь. Он беззвучно охнул, выдохнул и посмотрел на меня так зло и страстно, что мне казалось, все, игра закончилась. Я катила виноградинку по его груди к шее, потом все же перехватила ее пальцами и поднесла к губам. Он как хищник подался вперед и поймал ее губами, а потом облизал мои пальцы так, что внутри у меня стало влажно. Я ощутила это, словно прилив, и охнула, а он усмехнулся. Он победил, а я теперь едва не падала в его объятья.

− Ты хочешь закончить на этом рисование? — спросил он и покосился куда-то вниз.

Вот даже не знаю, на себя или на зайца, а потом посмотрел на меня. Ох и отомстит же он мне за все это. Глубоко и жестко отомстит, но я едва не трусь бедрами об одеяло в предвкушении.

− Нет, пока рано, − говорю я и отползаю к мольберту, прижимая подушку к груди, словно она могла защитить меня от того безумия, что во мне поселилось.

А ведь прежде мне казалось, что подобные безумные желания — сказки для наивных романчиков, а теперь я сама хочу принадлежать одному мужчине полностью, быть его самой смелой, самой развратной и чувственной девочкой, только для него одного.

Я возвращаюсь к мольберту и начинаю рисовать то, что сначала хотела оставить во тьме — его страсть.

28. Картина

Я снова рисую, только теперь меня внезапно охватило спокойствие. Мне никогда не приходило прежде в голову, что мужчиной можно так любоваться. Он был настоящим атлетом работы Микеланджело. Только фиговым листочком я ничего не хотела прикрыть, потому и выводила линии чуть склонившегося в сторону ствола. Вены на нем вздулись, извились, словно змеи. Настоящие грешные искусители. Бархатная головка покраснела, даже немного припухла от нетерпения.

О возбуждении я почти забыла. Это оказалось так прекрасно, что просто рисовать это было настоящим блаженством. Я задумчиво покусывала кончик кисточки, облизывала губы и с трудом дышала. Возбуждение сменилось странным экстазом, а когда я закончила и выдохнула, меня охватило что-то похожее на оргазм, только сладкая томная судорога раскатывалась не от низа живота, где все еще было тепло и влажно, а от центра груди.

Я посмотрела ему в глаза и улыбнулась. Мне хотелось сказать «спасибо», только я не смогла. Я наконец познала силу искусства. Она пробила меня насквозь, поразила и окутала особым блаженством. Наверно оно туманом легло на мои глаза, потому Денис щурится, не понимая, что я задумала.

Я просто осматриваю картину. Она еще не завершена. Небо нужно прорисовать, поработать с бликами и тенями, но Дениса мучать мне для этого не нужно. Его глаза, усмешку и страсть я поймала во всей красе и даже зайчик был лишь пятном, с которым я смогу разобраться после, главное я обозначила его тень на бедре Дениса.

− Все? — спросил он.

− Нет, − ответила я, даже не подумав, а сама подползла к нему, забыв про подушку.

Жар мгновенно накрыл меня, словно возле него нельзя было не пылать всей силой моей любви.

Я смотрела ему в глаза. Они потеплели. Он облизнулся, а я выдохнула, почти застонала, словно нас на разделяло пространство крыши и прохладный ветер и не было под нами города. Он божество на облаках, а я… не знаю, кто я, но точно для него.

Мои пальцы перемазаны краской. Когда я их вымазала, не помню, видимо совсем забылась, но это и не имеет значения. Я осторожно касаюсь одной из змеек, веду по ней, и Денис вздыхает, хрипло, жадно, зло. Я облизываю губы и накрываю его рукой целиком. Он твердый, горячий и так вздрагивает в моей руке, что я не могу не сомкнуть пальцы. Кажется, я пьяна этим днем и его запахом, его взглядом и своим собственным видением мира.

Я ласкаю его рукой и смотрю ему в глаза. Он сначала словно борется. Все еще не движется, тяжело дышит, щурится и злится, а потом закрывает глаза, выдыхает и позволяет себе тихий стон. От него меня прошибает мелкая дрожь, такая приятная и сладкая, что я сжимаю руку сильнее. Мне хотелось извиниться за все свои игры, что были прежде, за наверняка затекшие мышцы и ту жажду, что я сейчас ласкала. Змеи под моей рукой словно извивались. Я гладила пальчиками бархатную головку, накрывала ее ладошкой и не сводила с него глаз. То, как он менялся в лице, как поддавался ощущениям, расслаблялся и вновь боролся, жмурясь, сжимая губы, а потом выдыхая со стоном. Это выворачивало меня, заливало возбуждением. Кажется, я даже постанывала с ним в унисон, а потом он содрогнулся, застонал, дернулся и кончил, заливая мою руку белесой густой жижей.

Теперь я решила не упустить ее вкус. Позабыв о пульсации под рукой и волнах тепла в своем теле, я облизала пальцы. Она немного походила на яичный белок, только чуть сладковатый и язык вязала, как хурма, но мне хотелось слизнуть ее всю.

− Это что? Тоже для концепции? — тяжело дыша спросил Денис.

− Нет, я просто закончила, − ответила я и взглянула на него.

Он вдруг прищурился и повел в сторону плечом, а потом резко поднялся надо мной как великан.

− Ты была очень плохой девочкой, − протянул он не зло, а я подняла глаза и поняла, что его возбуждение ничуть не опало, скорее с каждой пульсацией наливалось новой силой.

Ничего ответить я не смогла, только облизала губы. Я знала, что месть будет. Я ее ждала и не сомневалась, что она будет сладкой.