— Первый ящик стола. — На его лице задумчивая улыбка, а взгляд направлен куда-то в пустоту. По спине пробегают мурашки. Мне не нравится ситуация от слова совсем.

— Ученикам не положено подходить к учительскому столу.

Облажаться дважды на одном и том же месте — для этого, непременно, нужно иметь особый талант. Боуэн еле сдерживается, чтобы не засмеяться.

— Ты совсем не походишь на примерного ученика, — Он выглядел так, будто бы хотел сказать что-то ещё, но внезапно остановился и стал выжидающе на меня смотреть.

С надеждой, что мой поступок не усугубит ситуацию обхожу стол и открываю ящик. Та самая папка.

— Ведём собственное расследование?

Даже не сразу осознаю, что сказал вслух. А когда осознаю, то понимаю, что случившееся утром — цветочки. А вот теперь созрели ягодки. От ужаса роняю папку, но тут же поднимаю её обратно. К счастью, упала она в ящик. Когда же забирал её, некоторые файлы сместились, и мой взгляд зацепился за серебряную цепочку. Рука уже хотела за ней потянуться, но я вовремя себя остановил. Что нужно было — увидел, нечего рыться.

— Да так, мелочи. — Тихо отвечает Боуэн.

«Тоже мне, скромник.» — хмыкаю, и снова раскрываю папку. Целая коллекция нераскрытых дел. Да и с такими подробностями, что некоторые бы потом о сне навечно забыли. Меня такое, к счастью, не страшит. Кроме вырезок из газет, присутствуют также и более интересные материалы. Такие как отчёты о продвижении дел с полицейских участков или результаты экспертиз. Довольно занятные вещи.

Листаю довольно быстро, не задерживаясь на чём-то одном. Скорее, просто пытаюсь осознать объём информации. Самой первой статье почти пять лет.

— Так что, — лениво произносит он, — можешь расслабиться, за дело взялся настоящий профессионал. — Его руки ложатся мне на плечи, и я вздрагиваю. Либо он настолько тихо ходит, либо я действительно слишком сильно увлёкся просматриванием.

Что-то внутри яро протестует сказанному им. До профессионала ему расти и расти, лет так тридцать минимум. «Самовлюблённый ублюдок» — проносится в голове, и я не успеваю прикусить язык.

— Слабоватые у вас способы. — Моя несдержанность постоянно выходит мне боком, но это никак не мешает мне класть болт на свои ошибки.

— Тогда будь осторожнее, — шепчет Боуэн, и я встречаюсь с его взглядом, на секунду забывая, как дышать. Этот гипнотизирующий взгляд, будто бы смотришь на вечно вращающуюся спираль. — ты ведь не хочешь, чтобы эта папка пополнилась на ещё одно дело?

Звонок всегда звучит вовремя, выбивая меня из состояния транса. Я тут же кладу папку на место, хватаю рюкзак и вылетаю из класса. Эти слова — угроза? — эхом звучат у меня в голове, полностью заглушая окружающий мир.

К концу дня я полностью вымотан. И дело даже не в том, что последним уроком был урок физкультуры. По некоторым причинам, совместный. Да и этот урок добил меня лишь физически. Добить меня морально было сложно после первого урока, но некоторым людям удаётся и мёртвых достать. Пятым в расписании стоял урок литературы. И всё бы ничего — недавнюю пару пересдал, никаких неполадок с Сандерсом не было. Я рассчитывал на спокойный урок, на котором мы начнём новую тему. Но судьба решила иначе. Когда осталось всего ничего до конца урока, наш любимый преподаватель решил устроить устный опрос. Тему мы проходили не особо объёмную, да и большую часть творчества мы охватили. Потому Сандерс задал довольно интересный вопрос, мол, что заставило писателя, не имея в жизни особых трудностей, писать столь пессимистичные стихи? А если не считаешь, что стихи были пессимистичными — должен был доказать, почему. Разумеется, я, как всегда, и двух слов связать не мог. Я мог пересказать всю биографию, но если речь заходила о подобном — в голове была лишь пустота. И перекати-поле, для полноты картины.

В который раз задавался вопросом, почему пропал именно историк? Он был одним из немногих, с кем у меня были вполне нормальные отношения, так как я не любитель вертеться на уроках. Да устрой он внезапный тест, даже если бы завалил его — прийти на пересдачу было не так сложно. И от этого ни на каплю отношение к тебе не станет хуже. Но нет, у мира на всё свои планы.

Домой возвращался, мягко говоря, в подавленном состоянии, и мыслями о том, что день просто был не моим. Совсем не моим. Домашка была сделана чисто для галочки. Так сказать, на автомате. Я не был уверен, что правильно, но заинтересованности не было от слова совсем. Я готов был похвалить себя хотя-бы за то, что взял ручку в руки и написал что-то. Но после у меня сил не хватило больше ни на что, потому я сразу же завалился на кровать, и больше чем полчаса гипнотизировал стену, прежде чем заснул. Но не долго длилось то счастье. Ближе к утру я проснулся от очередного кошмара. Перед тем проснулся часа в два, от первого кошмара, потом ещё несколько раз. Самым ужасным было не то, что именно снилось, так как я ничерта каждый раз не запоминал, а чувство, которое кошмары после себя оставляли. Паранойя, заставляющая вздрагивать от малейшего шума, и чувство абсолютной опустошённости. Шёпот, что говорил о какой-то потере и чёрной дыре, что образовалась из-за этой самой потери.

В итоге с четырёх с копейками и до семи тридцати я бездумно лежал в кровати, без сил отвести пустой взгляд от потолка. Чувства безысходности и потерянности несли меня на своих волнах по морю, состоящему из самых ужасных воспоминаний. Надежда, служившая мне плотом, постепенно распадалась на части, как и я сам.

========== Глава 5. Прогулка. ==========

Пятница. 23.

От бесполезных философских размышлений меня спас будильник. Впервые я не жалел, что время сна закончилось. Вообще, забавно было, что стоило только Мэй вспомнить о моих кошмарах — как вот и они.

Когда сестрёнка заявила, что хочет видеть меня на генеральной репетиции, я выпал в осадок. Она ведь только на днях роль получила. Как оказалось — до начала репетиций той пьесы ещё немало времени. А пока они заканчивают «Гамлета». Несмотря на это, утром она была не в самом лучшем расположении духа, что было довольно-таки необычно.

Всё утро мы с ней были как сонные мухи. Еле как доплелись до кухни, а потом и до школы. Даже умудрились опоздать на первый урок, и пришлось оставшиеся полчаса стоять. К третьему более менее пришёл в чувства, после того, как Мэй сбегала на перемене за кофе. Я не просил её, но нам редко приходится говорить о таких мелочах. Семнадцать лет сделали подобное слишком очевидным, чтобы озвучивать.

Третьим уроком была история. Как не проклинать расписание, в котором таким образом расположены предметы? Вечером я ведь так за историю и не сел. У Мэйбл спросить ума не хватило. Потому подходил я к кабинету только с желанием выброситься из окна. Или стать следующей жертвой нашей «аномалии».

Интересно было, как атмосфера тщетности бытия, что утром только-только успела отступить, снова начинала давить. Её примеру следовала и паранойя. Я не отношусь к доверчивым или даже открытым людям. Поддерживать с кем-либо зрительный контакт всегда слишком сложно, в особенности, если этого человека я не знаю. Даже смотреть в глаза Мэйбл — настоящая пытка. А она заставляет, когда считает, что я лгу. Тем не менее, наш прекрасный историк внушал какое-то особое доверие, каким-то образом располагал к себе. И это пугало. Даже больше, чем пропажа человека, больше, чем найденный труп. Чему я за свою недолгую жизнь научился, так это тому, что чаще всего обманывают те, от кого ты этого не ждёшь. Правда, помнится, из-за такой установки у меня были проблемы даже с доверием к Форду. Но это прошло, к счастью.

Волнения оказались абсолютно напрасными — никаких опросов, никаких тестов. «Ну, мы ведь только начали тему…» — на пару минут подумал я, но вариант, что его это просто не особо волнует казался более реалистичным. Вообще, урок проходил тихо. Крайне тихо. Только иногда кроме голоса Боуэна слышались влюблённые вздохи — что было совсем не удивительно, так как выглядел он в край молодо, будто бы только-только выпустился — и звуки карандаша, скользящего по бумаге.