— Как… как я пойму — как я пойму — чёрт — как…должна — должна ли я… о, боже, должна ли я… ожидать, что Рон войдёт—

Малфой проникает глубже, чём всё время до этого — с силой толкается в неё, заставляя её вскрикнуть.

— Не говори, блять, о нём. Не сейчас, — и его рука скользит вверх по её телу, чтобы снова опуститься на её горло, — не когда я делаю это с тобой.

И она замолкает. Больше не может ничего сказать, когда его ровный ритм начинает сбиваться — становится бессистемным и отчаянным, когда он начинает терять контроль. Она теряет контроль вместе с ним. Её ноги дрожат — кажется, её колени вот-вот подломятся.

— Скажи, что ты поняла, — выдыхает он, грубо потираясь о неё бёдрами, эта боль внутри неё разрастается, множится. — не забирай это, — и сейчас он звучит умоляюще, его грудь тяжело вздымается. — не забирай. Не забирай единственное, что я чувствую. Единственное, что я хочу чувствовать.

Она открывает рот, чтобы предупредить его, потому что она сейчас сорвётся. Потеряется в волнах яркого экстаза. Если он ещё раз заденет эту точку—

Малфой яростно вздыхает, выдаёт:

— Я, блять, люблю тебя.

И оргазм накрывает её, словно цунами.

Не заботится ни о её растерянности, ни о болезненном ощущении в её сердце. Просто запускает всё это электричество, всё это яркое удовольствие по всем её сосудам.

А затем он словно передаётся Малфою, и она чувствует, как он напрягается — чувствует, как вздрагивают его бедра — а потом он стонет ей в плечо, кусает его, когда и его накрывает удовольствием.

Наступает тишина, они дрожат. Его частое дыхание обжигает её липкую от пота кожу. Её колени подкашиваются.

Она сглатывает ком в горле.

Её голос звучит хрипло.

— Что ты сказал?

========== Часть 35 ==========

1 февраля, 1999

пойти на попятную.

на по-пят-ну-ю

просторечие

выйти из игры, отступить, потерпеть неудачу, дать задний ход, отказаться от своих слов, пересмотреть своё решение, сбежать, бросить

Это определение, которое она видит в его глазах, когда оборачивается.

Слепая паника. Невозможная уязвимость.

Она успевает только мельком увидеть всё это, потому что больше он не смотрит на неё. Не может, кажется. Он застёгивает брюки и заправляет в них рубашку; его пальцы дрожат, взгляд жёстко зафиксирован на каменном полу у неё под ногами.

— Тебе пора на ужин, — ровно проговаривает он. — они будут тебя искать.

Только когда она чувствует вкус крови, то осознаёт, что закусила язык. Её пульс возвращается в норму, но её щеки все еще горят.

Больше всего ей хочется открыть рот и заставить его сказать это снова. Заставить его признать это. Разобраться с последствиями этого. Принять это.

Но с самого второго курса — с того момента, когда он сломал свою метлу, пытаясь угнаться за Гарри и Снитчем, с того момента, когда он поднял взгляд, уставший и потрёпанный, на своего отца на трибуне — она не видела его таким беззащитным.

Как ребёнок.

И это заставляет её укусить сильнее.

Только в этот раз, Малфой, думает она, когда он приглаживает растрёпанные волосы и делает неловкий шаг в сторону, готовясь к её реакции.

К бою.

Это её последнее одолжение. Последнее.

Она прочищает горло. Видит, как он сразу напрягается. Но она просто поправляет юбку и идёт найти свою палочку.

Он наконец поднимает взгляд, когда она вешает свою сумку на плечо.

И всё, что ей удаётся сказать, это:

— Да, верно.

Едва слышно.

Он моргает.

Она уходит.

Весь оставшийся вечер Гермиона чувствует себя так, будто её уронили с высоты десяти метров головой вниз.

Она не может нормально думать. Даже не хочет, если честно. Ей кажется, что даже попытка включить мозг принесёт ей физическую боль.

Она просто продолжает слышать его голос. Такой низкий, знакомый, сквозь сбившееся дыхание.

Слова, которые она не понимает.

Слова, которые не должны были быть сказаны.

Как он посмел? Как он посмел сказать что-то настолько неосторожное, настолько жестокое? Слова с такими страшными последствиями.

Но, с другой стороны, Малфой обычно не думал о последствиях.

Она не может позволить себе даже мысленно повторить его слова. На самом деле, она почти верит в то, что если она сможет перестать думать об этом, то можно будет считать, что этого и не было. Что он не говорил это.

За ужином она ведёт себя как привидение. Не ест. Не говорит. Джинни явно чувствует, что что-то не так, но она достаточно умна и добра, чтобы не привлекать к этому внимание.

Но это не значит, что больше никто не замечает. Гарри и Рон периодически подозрительно поглядывают на неё, но она делает вид, что ей всё ещё стыдно. За то, что её выгнали с урока.

Она задаётся вопросом о том, сможет ли она когда-нибудь прекратить лгать им.

Логическая часть её мозга советует ей не притворяться, что у неё нет выбора.

Остальные части заняты обдумыванием каждого момента, проведённого в этом заброшенном кабинете.

Она тянется к своему тыквенному соку, вспоминает жар его дыхания на затылке. Подносит кубок к губам, но так и не проглатывает сок.

Вместо этого выплёвывает его на свою пустую тарелку.

О, нет…

— Гермиона? — спрашивают все практически хором.

Дрожащей рукой она тянется за палочкой, чтобы убрать этот беспорядок.

— Извините, извините, — бормочет она. — подавилась. Просто подавилась. Я — эм. Думаю, я, эм, лучше…лучше пойду спать. Да. Спать. Эм. Спокойной ночи.

Врёт. Вечно врёт.

Но она не может пойти спать. Не когда она повела себя так глупо.

В сотый, наверное, раз, она поворачивается спиной к растерянным друзьям и бросается прочь из Большого Зала.

— Дура, — бормочет она, направляясь к подземельям. — чёртова, чёртова идиотка.

Она проходит мимо входа в гостиную Слизерин.

Туда ей сейчас точно не нужно.

Нет, она должна попасть в класс Зельеварения.

Слагхорн всё ещё на ужине, по локоть в мясе и соусе. Он не появится. И она даёт себе пару секунд, чтобы убедить себя в том, что он не был бы против — потому что это чрезвычайная ситуация.

Но представьте себе, что подумала бы Гермиона-с-первого-курса, увидев её сейчас.

— Алохомора.

Она аккуратно прикрывает за собой тяжелую дверь и проговаривает заклинание, чтобы зажечь свечи.

Если бы у неё было время остановиться и подумать об этом, она, возможно, осознала бы, что — по крайней мере — это отвлекло её от других, более…сложных мыслей.

Но её сознание сейчас фокусируется на зелье, которое она даже точно не помнит, как варить.

Девчонки из Гриффиндор обычно называли его “Ликёр на Крайний Случай”.

Из-за его отвратительно сладкого вкуса и ситуаций, в которых оно используется.

— Полная идиотка, — шипит она, собирая правильные, как ей кажется, ингредиенты.

Много лет назад — за много лет до начала своей сексуальной активности — она пообещала себе, что никогда не забудет использовать противозачаточное заклинание.

Очевидно, двенадцатилетняя Гермиона не понимала, что это такое — увлечься процессом.

Увлечься…Малфоем.

Дрожь, вызванная небольшим приступом отчаяния, поднимается вверх по её позвоночнику. Она качает головой, прогоняя мысли о нём, и пытается сосредоточиться на приготовлении зелья.

Одна веточка недотроги*, или две? Половина ложки медовой воды?

Там вообще нужна медовая вода?

Она разжигает огонь под котлом и начинает добавлять нужные, насколько она помнит, ингредиенты. Пытается отталкиваться от запаха — добиться максимально похожего на тот, что она помнит с тех раз, когда практиковалась.

Она невольно представляет суровый взгляд мадам Помфри. Вспоминает её лекцию.

Лекцию, которая сейчас кажется оправданной.