Она собирается с силами, крепче сжимает его запястье и приступает к работе.

— Что — что ты делаешь?

Его голос пугает её, и палочка выскальзывает из её окровавленной руки.

Прошло два часа, и из-за пара от уже горячей воды она вся вспотела.

Он очнулся.

И он смотрит на её работу широко распахнутыми глазами, и она пытается задавить страх того, что он возненавидит её за это.

Она прочищает горло, после долгого молчания её голос звучит хрипло.

— Я… я сделала то, что должна была.

Но она не винит его за ужас в его взгляде. Потому что Малфой смотрит на то, что осталось от его предплечья, которое она всё это время очищала от мускулов, жира, крови и живой ткани. От запястья и до локтя, всё, что осталось — это кость, и она промывает свободную кожу вокруг неё бальзамирующей жидкостью.

Судя по его взгляду и по тому, как он морщит нос, он чувствует её запах. Он знает, что это такое.

Гермиона откидывается на влажную плитку, её суставы болят, голова пульсирует.

— Твоя… Метка была проклята. Заклятие распространилось бы на всё тело, если бы я не убрала всю инфекцию. Думаю, это может быть связано с тем, что ты пытался избавиться от неё. На Метку, наверное, наложена какая-то тёмная магия, чтобы помешать этому. Я не знаю. Это моя теория. И я — я знаю, что ты в шоке, и мне жаль, правда. Я — я не знала, что ещё сделать. Я — я наполню её хлопком, обёрнутым в проволоку, и восстановлю кожу вокруг, и — и есть несколько заклинаний, которые позволят твоим пальцам работать, но — ну, эм, сама рука не будет ничего чувствовать. Я…мне жаль. Мне жаль, — она заставляет себя замолчать. Делает глубокий вдох, смотрит куда угодно, но не ему в глаза.

На несколько долгих мгновений ванная погружается в тишину, разбавляемую только едва слышным шумом воды. Воды, которую она сливала и обновляла дважды, чтобы смыть всю кровь.

— Значит… — наконец проговаривает он, и она разве что совсем немного рада услышать знакомую едкость в его голосе. — ты таксидермировала меня.

Она закусывает губу.

— Вроде того. И только часть тебя.

Он фыркает. Или, может быть, это была усмешка.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я ничего не чувствую.

Она вздрагивает. На самом деле, это не лучшая её работа, и она знает это. Но она слишком сильно паниковала из-за того, что он умрёт, если ничего не сделать, и ей не особо хочется думать о том, что это значит.

— Мне жаль.

Их взгляды встречаются.

— Боли я тоже не чувствую, — говорит он, пристально глядя на неё. Бескомпромиссно. Трезво. Она не смотрела ему в глаза вот так уже несколько недель. — она не горит.

Она быстро отводит взгляд, когда осознаёт, что они задержались в таком положении слишком надолго.

— Это…это хорошо, — и она на мгновение отпускает его запястье. Соскальзывает с колен, чтобы сесть удобнее; её ноги затекли и болят. Её халат уничтожен.

Малфой молча наблюдает за тем, как она создаёт хлопок, обёрнутый в проволоку, как и обещала, и она неожиданно осознаёт, что у него нет с этим проблем. Он, кажется, совершенно спокойно смотрит на собственную кость.

Но, возможно, он просто в шоке.

В любом случае, она рада, что её руки заняты, потому что он начинает говорить, и она знает, что иначе она была бы вынуждена просто глупо ёрзать на влажной от пара плитке.

— Не думал, что ты придёшь, — бормочет он, поднимая здоровую руку, чтобы зачесать назад свои влажные от пота волосы. Благодаря горячей ванне его щёки порозовели. Это смотрится непривычно, и она позволяет себе только на секунду задержать взгляд на его лице, прежде чем отвести его.

— Пэнси сказала, что это срочно.

— А ты теперь доверяешь Пэнси?

Гермиона фыркает; внутри поднимается привычное раздражение, и это почти приятно.

— Какая разница?

Он пожимает плечом.

— Предположим, что никакой.

Она смотрит вверх, чтобы сравнить размер его здорового предплечья с размером её заготовки, и случайно ловит его взгляд.

— Но мне интересно, зачем ты на всё это пошла. Явно не из каких-то принципов. Думаю, с этим ты уже покончила.

Она хмурится.

— Тебя не учили говорить “спасибо”?

Его ответ мгновенный и бесстыдный.

— Нет.

Она фыркает, отводит взгляд и сердито дёргает за проволоку. Но когда он ловит её за запястье свободной рукой, она пугается — случайно ударяется своим и так уже больным коленом о твердую стенку ванны, когда он садится.

— Ещё я не знаю, как говорить “прости”… — бормочет он. — этому меня тоже не учили.

Она сглатывает тяжёлый ком в горле. Запрещает себе смотреть на него.

Но это как запрещать магниту притягиваться к металлу.

Их глаза снова встречаются. То, как он смотрит на неё, заставляет её тихо выдохнуть. Вода капает с его подбородка, и его грудь поднимается и опускается, глубоко, плавно, ткань его белой классической рубашки сейчас больше похожа на мокрую салфетку. Пар нарастает вокруг него кудрявыми клочьями, и вдруг он наклоняется к ней, и она тоже, и здесь слишком жарко, и её пальцы дрожат, и она честно пытается прогнать этот страх и эти сомнения, но—

— Не надо, — выдыхает она, отстраняясь, прежде чем его губы успевают найти её. Она крепко зажмуривается. — не надо.

На мгновение всё погружается в тишину.

Затем она слышит тихий всплеск, когда он снова откидывается назад. Только тогда решает, что можно снова открыть глаза.

Она ставит на место хлопок и проволоку.

Быстро и без предупреждения — не глядя на него — она накладывает заклинания, которые практиковала раньше, чтобы восстановить его кожу и дать жизнь его пальцам.

Он громко охает, потому что Метка исчезла. Она проследила за этим.

— Я вырезала её, — говорит она, глядя на плитку. — решила, что это ты точно заслужил. — затем она поднимается на онемевшие ноги и поправляет свой мокрый окровавленный халат. — стоит сказать твоим друзьям, что ты в порядке.

Она уходит, прежде чем он успевает сказать ещё хоть что-нибудь.

========== Часть 34 ==========

30 января, 1999

Дневник,

Я забыл.

Я не думал, что на самом деле, блять, возможно забыть, каково это — чувствовать себя нормально, но я, блять, забыл.

И теперь я должен понять, что мне делать.

Потому что я не знаю, кто я без этой боли. Уже два года — нет, почти три — я строил всё на ней. Выделял место для неё. Приспосабливался к ней. Рассчитывал на неё. Ждал её и готовился к ней.

Но сейчас, не вашими стараниями, конечно, её больше нет.

И конечно — ну конечно, блять, это она должна была её забрать. Потому что так работает моя жизнь и моя удача, и теперь я снова ей должен. Снова ей должен.

Я чувствую себя… пустым, без этой боли. Ни одно из других моих чувств не может быть таким же ярким, не может иметь надо мной столько власти.

Блять, иногда я думаю, что скучаю по ней.

Нет.

Нет, я скучаю не по ней.

Я скучаю по жизни, которая у меня была до неё.

Драко

1 февраля, 1999

Сегодня она впервые за долгое время опаздывает на урок — и, конечно, она выбрала для этого один из худших моментов.

Но в последнее время она плохо спит.

А когда ей всё-таки удаётся уснуть, проснуться потом обычно оказывается чрезвычайно сложно — и сегодня она проспала весь завтрак и те драгоценные пятнадцать минут, что отделяли его от занятия по Защите от Тёмных Искусств.

Она врывается в класс, нерасчёсанная, когда Гестия обсуждает тему сегодняшнего урока, и сбивает её с мысли, что уже достаточно неловко.

Но гораздо хуже то, что единственное свободное место — рядом с ним.

Он внезапно решил снова начать ходить на уроки. Почему именно сегодня? Почему? После того, как она решила — пообещала себе — держаться от него подальше?