А потом он толкается внутрь.

Белая горячая боль пронзает её живот. Слёзы скапливаются в уголках её глаз. Она тихо вскрикивает, сжимая в кулаках мятые простыни.

Он не нежен. Он пытается сделать ей больно. Он толкается в неё со злостью. Рассерженно. В том, что он делает — годы боли и злости, и ему плевать на её неопытность, и слёзы катятся по её щекам, когда она видит его лицо. Видит его нахмуренные брови и плотно сжатые глаза. Видит боль. Всю её.

Она всхлипывает.

— Нет.

Его болезненный ритм останавливается. Он медленно, неуверенно открывает глаза, оставаясь внутри неё, и сначала она не может думать ни о чём, кроме боли.

— Что? — спрашивает он тихо, холодно — делает вид, что не знает, что он делает.

Это пробуждает её собственную злость. Заставляет её почувствовать уверенность, и она подаётся ближе, чтобы сжать в руке его волосы.

— Нет, — резко повторяет она, дёргая за них. — Я не позволю тебе это сделать. Я не позволю тебе специально испортить это. Ты не сможешь заставить меня пожалеть об этом. Ты не сможешь.

— Я…

— Заткнись, — огрызается она и целует его, чтобы заставить замолчать. Сначала этот поцелуй полон ярости. Но она заставляет его стать мягче. Заставляет его челюсть разжаться, нежно скользнув языком вдоль его нижней губы. Прикусывает её.

— Не делай этого, — шепчет она. — Потому что это? — и она напрягает мышцы живота — сжимается вокруг него. Он тихо шипит, и его отрезвевшие глаза находят её. — Я хочу этого. С тобой.

Что-то ломается в его взгляде. Падают какие-то стены.

И наблюдать за тем, как они рушатся, так же интимно, как и то, как связаны их тела.

— Сделай это правильно, — требует она. — я знаю, что ты можешь.

Он ничего не говорит. Его глаза говорят за него, эмоции в них сменяют друг друга, когда он смотрит на неё, более потерянный и более отчаявшийся, чем она когда-либо видела его.

— Покажи мне.

Его рот сталкивается с её — обрушивается на её. Его мышцы расслабляются, когда он глубоко и голодно целует её, и он растворяется в ней так, как ещё никогда не позволял себе. Уязвимо.

Он начинает двигаться. Медленно. Ловко.

Он прижимает свои бёдра к её — толкается внутрь и наружу, внутрь и наружу, и боль растворяется. Вместо неё внутри начинает гореть что-то новое. Напряжение. Единственное знакомое ей напряжение, которое ощущается так невероятно, необъяснимо хорошо.

Лучше, чем хорошо.

Но эти звуки, которые он издаёт — тихие стоны и сбившееся дыхание, то, как он целует её — лениво спутывая их языки и вздохи, то, как его рука прижимает её ладонь к простыням. Именно это начинает опрокидывать эту башню ощущений, накопившихся внутри неё — и та колеблется, готовая упасть.

— Малфой, — выдыхает она, свободной рукой сжимая его волосы, притягивая его ближе.

Внезапно он с силой толкается в неё, заставляя её ахнуть, и её глаза тут же распахиваются.

— Это не моё имя, — рычит он. Он снова толкается внутрь — сильно, глубоко. Это потрясающе, и при этом не так больно, как сначала. — назови моё ёбаное имя.

Её губы сжимаются. Она не знает, почему. Бесконечно малая её часть пока не хочет полностью поддаваться ему.

Малфой снова рычит и запускает руки ей за спину. Дёргает её наверх, откидываясь назад и удерживая её на коленях. Трение в два раза сильнее под таким углом, и пару секунд она видит белые пятна. Теряет свою концентрацию, когда он врезается в неё.

— Назови его.

Она качает головой, запрокидывает её, её глаза закрыты. Эта башня внутри неё опасно покачивается.

Малфой сжимает её кудри в кулаке и прижимает свой лоб к её.

— Пожалуйста… пожалуйста, назови его.

Внутрь и наружу, внутрь и наружу…

— Нет, — слабо шепчет она.

— Пожалуйста. — он кусает её губу. — назови его. Назови его, пожалуйста.

Она может только тихо хныкать.

Он бросает её обратно, старый матрас возмущённо скрипит, и он подтягивает её за бёдра к себе, вбиваясь глубже, запуская электричество по её телу.

— Признай это. Назови его. Блядь, назови его. Назови его.

— Драко.

Башня обрушивается.

Её тело дёргается, и она цепляется за него в поисках поддержки, когда это ощущение проникает сквозь неё, её бедра дрожат, руки трясутся. Её глаза закатываются.

Он вздыхает — одобрительно стонет, и затем он теряется в ней, выдыхая ей в губы, когда с ним происходит то же самое.

А потом весь его вес опускается на неё, он тяжёлый и тёплый, в кои-то веки, пот их тел смешивается. Неожиданная тишина тоже тяжёлая — она прогибается под весом того, что они сделали, наполненная только звуками их постепенно успокаивающегося дыхания.

— Блядь, — бормочет он ей в шею, но этого не хватает, чтобы описать эту ситуацию.

Это не до конца объясняет то, что она потеряла себя в парне, который годами мучил её просто ради развлечения, здесь, в больничном крыле, на койке, пропитанной его собственной кровью.

Не объясняет.

Она смотрит в потолок.

Они явно разбудили портреты. Боковым зрением она видит, что большинство покинуло свои рамы. Все, кроме одного. Это горничная, которая поглядывает на них из-за своих пальцев, краснея.

— Блядь, — отзывается Гермиона, переводя взгляд обратно на потолок.

Потому что то был он. Это произошло с ним, и это последнее, что ей стоило делать. Последнее, что могло стать результатом её сегодняшнего визита сюда. Это самое глупое, самое безрассудное, самое идиотское из всего, что она когда-либо делала.

И это казалось правильным.

========== Часть 21 ==========

1 декабря, 1998

Она уснула.

Она понимает это посреди своего сна, в котором она сидит в эпицентре торнадо из бабочек, и паника моментально заставляет её проснуться.

Настолько моментально, на самом деле, что она падает с койки — пару секунд лежит на холодном каменном полу больничного крыла, совершенно голая и немного потерянная.

А потом всё это обрушивается на неё с ужасающей скоростью, и её тело тоже напоминает ей о произошедшем. Болезненные ощущения между ног, следы на шее, припухшие губы.

Сонное лицо Малфоя показывается из-за края койки.

— Ты спала на полу? — бормочет он хрипло.

Она вспыхивает, когда его глаза немного расширяются — когда его взгляд скользит по её обнажённому телу, теперь, когда она полностью на виду при дневном свете. Но прежде чем она успевает что-то сказать, из коридора раздаются голоса.

— О нет, — выдыхает она. Она так резко вскакивает, что чуть не пихает Малфоя локтём в лицо. — О нет, о нет, о нет. — она в отчаянии ищет свою одежду и, найдя то, что осталось от её ночной рубашки, вспоминает, что он порвал её. Её щёки загораются, и она срывает с него простыню, чтобы обернуть её вокруг себя. — Чёрт возьми, что нам делать?

Малфой не особенно проникается. Он подтягивает колени к груди, обнажённый, не считая пары боксеров. Расслабленный. Всегда такой чертовски расслабленный.

— Не знаю. Ты могла бы уйти.

— Тут только один выход!

Он показывает на одно из окон и зевает.

— О, чёрт возьми, Малфой — помоги мне! — она ударяет его набором сложенных простыней.

— Мерлин, женщина, просто наколдуй себе одежду!

— Я не могу! Моя палочка не работает.

Голоса звучат громче. Ближе.

— В смысле твоя палочка не —

— Драко!

Он преувеличенно вздыхает, двигается слишком медленно. Но в итоге он достаёт свою палочку и наколдовывает ей форму.

— Спасибо, — выдыхает она. — спасибо. — впрочем, её пульс только начинает замедляться, когда она замечает. — Что — нет, Малфой, это Слизеринская форма.

Он пожимает плечами.

— Предположительно.

— Ох, ты мерзавец, — она складывает простыню и бросает ему в лицо, лихорадочно подтягивая к себе ближайший стул и запихивая то, что осталось от её пижамы, под одеяло. — дай мне свою руку.

Он поднимает бровь. Голоса звучат сразу за углом.

— О, ты шутишь — пожалуйста. Пожалуйста, дай мне свою руку.