— Что насчёт Уизлби? — тихо спрашивает он.

Забавное старинное прозвище заставляет её усмехнуться.

— Что, Рон? Что насчёт Рона?

— Разве вы двое не созданы друг для друга, какая-нибудь такая хуйня? — он всё ещё не отпустил её подбородок. Он так близко, она чувствует каждое его слово на своей коже.

Она ищет его глаза. Осознаёт, что он абсолютно серьёзен.

— У нас с Роном примерно столько же общего, сколько у книги и чайника, — говорит она.

— И что? — тихо спрашивает Малфой. — У нас с тобой больше?

— Общего? — она снова усмехается. Немного отстраняется, чтобы закатать свой рукав, а потом осторожно потянуться к нему и сделать то же с его рукавом. Она показывает ему их шрамы, один рядом с другим, как она и представляла. — Да.

Малфой встречается с ней взглядом. Между ними проходит что-то, что она не вполне может объяснить. Он поспешно возвращает свой рукав на место. Но затем он берёт её руку в свою, как и в тот раз. Смотрит на её шрам, мягко проходясь пальцем по чистой коже рядом с вырезанными буквами.

Она вздыхает, когда он вдруг поднимает её руку выше и наклоняется, чтобы мягко поцеловать буквы ‘Г’, ‘Р’ и ‘Я’. Он бросает на неё взгляд сквозь ресницы, его губы всё ещё на её коже, и он словно спрашивает разрешения.

Она не знает, на что.

Она всё равно даёт его. Кивает, едва дыша.

Но она не ожидает, что он откроет рот — пройдется языком вдоль чувствительной кожи её шрама. Негромкий писк вырывается из её горла, и она вздрагивает всем телом. Малфой только крепче цепляется за её локоть. Оставляет ещё один поцелуй в районе последних трёх букв.

А потом он вдруг приподнимает её — прижимает её к подоконнику.

— Не двигайся, хорошо? — бормочет он, выпрямляясь, чтобы найти её шею — пройтись поцелуями вдоль линии её челюсти и затем опуститься обратно вниз, чтобы всосать кожу около пульсирующей венки на её шее.

Она не может ответить. Все мысли стёрлись из её разума, словно с меловой доски.

Холодные руки Малфоя исследуют её фигуру, скользят вверх и вниз по её талии и ласкают её ребра сквозь толстую ткань форменного джемпера. Это одновременно согревает её и заставляет дрожать. Он выцеловывает её горло, находит её подбородок и затем наконец возвращается к её губам.

Она страстно целует его в ответ, удивляясь самой себе, и их тихие вздохи заполняют пустующую хижину. Он на вкус как мята из Амортенции. Пахнет как слабые нотки его одеколона после того, как он почти полностью развеялся.

Она теряется в этом. Теряется, кажется, на часы, хотя всё это, скорее всего, длится какие-то минуты.

Но затем она чувствует, как его пальцы проходятся по коже под подолом её юбки. Начинают скользить выше.

Она приходит в себя.

Напрягается и отстраняется от него, неожиданно ярко чувствуя холод мраморного пола поместья Малфоев своей спиной. Кажется, она издаёт какой-то странный звук, потому что Малфой немедленно отпускает её.

И она вспоминает, кто она такая и кто он такой, и вдруг осознаёт, что то, что она сказала, было чем-то большим, чем просто красивыми словами.

— Грейнджер? — осторожно спрашивает он.

— Я… — она сглатывает. — Мне нужно…

Она даже не может закончить предложение. Она не знает, что хотела сказать. Остановиться? Уйти?

Но её ноги принимают решение за неё, и вскоре она обнаруживает себя на полпути к замку, с нечитаемым выражением лица Малфоя, отпечатанным на обратной стороне её век.

Комментарий к

*Тут имелся в виду Шекспир = Shakespear, spear = копьё. Удобно запоминать, но у Малфоя не сложилось, и копьё превратилось в нож = knife, получился Shakeknife = Шекнайф

========== Часть 19 ==========

Комментарий к

Всем, кто беспокоился на тему продолжения оригинального фанфика: не беспокойтесь, на днях вышла новая часть, так что мы продолжаем)

25 ноября, 1998

Дневник,

Эта ёбаная хуйня на моей руке.

Разрушает мою жизнь.

Драко

30 ноября, 1998

Шесть дней.

Прошло шесть дней, и ничего.

Даже от Паркинсон, которая настолько талантлива во всём, что касается сплетен, что у неё обычно есть вся информация ещё до того, как кто-то решает её распространить.

Что означает, что Захария ничего не сказал.

Гермионе это не нравится. Это заставляет её чувствовать себя некомфортно. Потому что она уже сказала Гарри и Рону, Джинни и Парвати, и всем, кто заметил, что они отдалились друг от друга, и догадался спросить, что они расстались, что означает, что он может разыграть свою карту в любой момент.

Но, как сказал Малфой, у него всего одна карта.

У неё в животе затягивается морской узел. Она добавила Визжащую хижину в постоянно растущий список мест, в которые она больше не может возвращаться. И хотя она может объяснить это смертью Снейпа, если кто-то вдруг спросит, в действительности она знает, что это не имеет никакого отношения к Снейпу.

Она заметила, что Малфой отсутствовал на занятиях — как в последние дни прошлой недели, так и сегодня. И он отсутствует на приёмах пищи. Она беспокоится почти так же сильно, как в то утро, когда думала, что он утопился, хотя у неё нет на это никакого права.

Ей не стоило говорить то, что она сказала ему. Ей не стоило поощрять их глупое влечение друг к другу — и то, что в любом случае должно было произойти, произошло через пару минут после того, как она сделала это.

Не считая того, как она в детстве упала на детской площадке — увидела, как её собственная кость прорвалась сквозь кожу её ноги — Малфой связан с каждым страхом из её прошлого. Поместье Малфоев живёт в его глазах, в его прикосновениях и его голосе, и было глупо с её стороны думать, что это не так.

Тем не менее, даже подобные рассуждения не мешают ей беспокоиться.

Джинни — ещё одна проблема.

Гермиона подозревала, что она не особенно верила в их с Захарией отношения, и теперь, когда они оказались столь недолговечными, в её взгляде стало вдвое больше подозрения. Во время еды Гермиона периодически замечает, как та следит за ней, и это заставляет её осторожничать с каждым укусом.

Ей нужно залечь на дно. Ей нужно держаться подальше от Захарии — и от Малфоя, любой ценой. Нет, на самом деле — она думает, что какое-то время ей лучше держаться подальше ото всех. Всё было проще и безопаснее в начале года, когда она в основном выбирала одиночество.

Несомненно, её друзьям это покажется регрессом. Но это необходимо. Гермиона, к которой они привыкли — разбитая, неинтересная и пустая, словно яичная скорлупа — ну, это такое себе, но так она точно будет в безопасности.

Да, возвращение к своему старому поведению кажется отличным планом.

Секунд двадцать.

Она готовит Костерост для мадам Помфри, немного потерянная во всех этих мыслях, когда это начинается. Постепенно разрастающаяся суматоха, рождающаяся где-то у входа в больничное крыло. Крики, шум, звуки шагов нескольких ног. Они с Поппи одновременно поднимают взгляд, и каким-то образом, инстинктивно, Поппи догадывается освободить ближайшую койку.

В следующее мгновение толпа студентов собирается за углом, в прихожей.

— Помфри, Помфри — помоги! — кричит Нотт.

Гермиона роняет колбу, которую держала в руке. Та разбивается о каменный пол.

— Положи его сюда! Сюда! — тут же отзывается мадам Помфри. Она закатывает рукава, пока ведёт студентов к пустой койке.

Гермиона замирает.

— Мисс Грейнджер, быстро, — Поппи машет рукой, привлекая её внимание, но когда Гермиона не реагирует, она разворачивается. Щёлкает пальцами в воздухе. — Сейчас же, девочка — милостивый, иди сюда!

Гермиона спотыкается о собственные ноги. Наступает на стекло, когда заставляет себя подойти к Поппи.