Она смотрела на то место у окна, где однажды лежал истекающий кровью Снейп. Не думать об этом невозможно, и прибытие Малфоя — хорошая возможность отвлечься.

— Да, — отвечает она наконец. У него в руке письмо, которое она отправила ему совой меньше часа назад, и если теней под его глазами недостаточно для того, чтобы понять, что она его разбудила, то его одежда позволяет в этом убедиться. Он… ну, он в спортивных штанах — она в жизни не смогла бы представить Малфоя в них, и уж точно не собиралась увидеть. Они тёмно-серые, заправлены в коричневые ботинки, а ещё на нём нет пальто. Только чёрный джемпер, который, как ей кажется, не очень помогает от ноябрьского холода.

— Что было такого важного, что не могло подождать до утра?

Она полностью поворачивается к нему — откидывается на подоконник и пожёвывает свою нижнюю губу.

— Я попыталась закончить свою… историю с Захарией Смитом, — говорит она после небольшой паузы. — и он — ну, ему это не очень понравилось.

Какое-то время они стоят в тишине.

Выражение лица Малфоя сложно прочесть.

— Не очень понравилось, — повторяет он, и по его голосу тоже невозможно понять хоть что-нибудь.

— Он сказал, что расскажет им всем — о… — она слабо взмахивает ладонью между ними, и его бровь изгибается, когда она делает это, — …если мы не продолжим.

Малфой пару секунд размышляет, задумчиво глядя на неё. Но когда он начинает говорить, в его голосе легко услышать насмешку.

— И тебя это так напугало, что ты ощутила потребность в том, чтобы организовать встречу поздней ночью?

— Ранним утром, — говорит она, прежде чем успевает подумать, и морщится, когда понимает, что сказала это. — Сейчас… сейчас раннее утро, а не поздняя ночь, — жалким голосом добавляет она.

— Можешь выключить эту ёбаную часть своего мозга?

— Смотри, Малфой, я просто хотела предупредить тебя, — поспешно проговаривает она, прежде чем он успевает продолжить. — я не думаю, что он будет долго ждать, прежде чем разыграть эту карту.

— У него одна карта, Грейнджер — и это я, — Малфой скрещивает руки на груди. Её взгляд предательски, по-идиотски скользит вдоль привлекательного изгиба его бицепса, худого, но при этом достаточно мужественного. — Тебя это так беспокоит?

— Нет — я… да. Я — я не знаю, — она неуклюже подаётся назад, снова отворачивается от него к окну. Она делает глубокий вдох. Приводит в порядок свои мысли. Сложно заниматься этим, когда смотришь на него. — Тебе это тоже вряд ли понравится.

— Хоть я и Пожиратель Смерти, — он заканчивает её предложение по-своему, — что делает тебя лучшей половиной ситуации, — он звучит холодно.

— Я не говорила этого.

— Иди нахуй, Грейнджер, — рычит он, не обращая внимания на её слова. Она бросает на него взгляд через плечо. — Думаешь, ты ёбаный приз?

— Нет.

— Ты думаешь, если бы мне предложили сто человек на выбор, я бы выбрал тебя?

— Я бы выбрала тебя.

— Ведь ты не поверишь, но я бы, блядь, выб—

Он резко замолкает, словно в него запустили соответствующее заклинание.

Она снова смотрит в окно. Не хочет смотреть на него. И тем не менее, она хотела сказать это. Могла остановить себя, но не стала.

Во всяком случае, она рада, что сказала это осознанно.

— Ты бы что? — едва слышно спрашивает он.

— Я бы выбрала тебя.

Малфой раздражённо фыркает.

— Не играй в святую, Грейнджер. Это работа Поттера.

Она снова поворачивается лицом к нему, но не поднимает глаза. Не уверена, что хочет.

— На самом деле, я веду себя очень эгоистично, — сообщает она земле у себя под ногами. — очень, очень эгоистично.

Какое-то время они молчат. Когда он заговаривает, его голос звучит мягче. Она продолжает смотреть на свои ноги.

— И как это?

Её ответ оказывается неожиданно простым. Он легко вырывается из её рта, так, будто уже давно должен был стать известен миру за пределами её глотки.

— Мне нравится то, как я себя чувствую рядом с тобой. Тебе не нужно, чтобы я была счастливой, или дружелюбной, или хотя бы… или хотя бы вежливой. Ты относишься ко мне так же, как и до войны. Ты грубый и самолюбивый и — и чертовски жестокий, и ты не осторожничаешь со мной — ты называешь меня сукой и толкаешь в стены. Ты ужасен. Ты ужасен, и я ненавижу тебя так же, как и ты меня. А когда я с остальными, я чувствую себя пятном на белой скатерти. Словно я всё порчу. Я не — я не могу это нормально объяснить. Я просто… с тобой я могу — я могу злиться так сильно, как хочу. Ты такой угрюмый и грубый, что я не чувствую, что всё порчу. Всё уже испорчено.

Она поднимает глаза и сразу же жалеет об этом, когда видит, как он смотрит на неё.

— Ты права. Это эгоистично, — говорит он.

— Это далеко не всё, — она отталкивается от стены. Делает два шага к нему и чувствует, как холодок пробегает по спине. Вздрагивает. Малфой стоит, не двигаясь, словно статуя. — Я… — выдыхает она, и её голос теряет силу когда она вытягивает свою руку. Она дважды отдёргивает её, прежде чем позволить ей коснуться его груди сквозь мягкий джемпер. — Мне ещё нравится чувствовать это. Тебя. — другую её руку тянет туда же, словно магнитом, и вскоре обе её ладони покоятся на его груди. Она не представляет, как это смотрится со стороны. В любом случае, он не отстраняется, и она осознаёт, что никогда не касалась его так. Так медленно. Так осторожно. Она больше не понимает, что она говорит. Слова льются из неё неконтролируемым потоком. — Я… мне нравится касаться тебя, и мне нравится, когда ты касаешься меня. Только в эти моменты я чувствую, что могу спастись от всего этого. — она, набравшись смелости, опускает руки немного ниже, и теперь кончики её пальцев касаются его грудной клетки. — Ты такой холодный и грубый и такой… не как Рон.

Она осознаёт, что в этот раз она не может свалить это на какой-нибудь Веритасерум. Она не сможет забрать это назад. У неё нет никаких оправданий.

Малфой, в свою очередь, внешне никак не реагирует на её слова, но она чувствует его пульс сквозь джемпер. Его сердце пропускает удары, словно сломанный проигрыватель.

— Мне нравится то, как ты одинок, — выдыхает она. — потому что это означает, что мне не нужно ни с кем тобой делиться. Ты так же одинок, как и я, и ты — ты мой секрет… даже если ты не мой. Хотя иногда я думаю о том, можешь ли ты быть моим. Иногда я думаю, что мне бы хотелось.

Она сжимает ткань его джемпера, и у него перехватывает дыхание. Его первая действительно заметная реакция. Это заставляет её поднять глаза, и их взгляды встречаются.

— В этом есть какой-то смысл? — выдыхает она.

Он смотрит ей в глаза — матовое стекло напротив грязно-коричневого.

— Никакого, — бормочет он, а затем наклоняется ближе.

Сначала это просто прикосновение губ. Без движения. И тем не менее, в этом что-то есть. Есть что-то успокаивающее и расслабляющее, но в то же время захватывающее в том, как его губы застывают на её губах. Даже несмотря на то, что он заставлял её чувствовать и больше. Даже несмотря на то, что они уже делали это.

Это ощущается по-другому. Так происходит каждый раз. Это ощущается по-новому.

Но в этот раз — особенно, и она осознаёт, что это потому что она не чувствует вину. Она не борется с неуверенностью и боязнью последствий. Если Захария поступит по-своему, к завтрашнему дню, наверное, уже все будут знать.

В этом есть какое-то ощущение свободы, и какое-то мгновение ей совершенно плевать на то, что подумают остальные. Скорее всего, утром ей будет не плевать. Или даже через пять минут.

Но в этот момент, с его холодными, неподвижными губами на её губах, она может думать только о том, насколько правильным это кажется. Правильнее, чем большинство вещей во всей её жизни.

Вскоре это превращается в нечто большее, чем прикосновение. Он подаётся ближе, приподнимает её подбородок, и его язык уже готов попробовать её на вкус.

Но затем он отстраняется, и она замирает.

Когда он так близко, его глаза кажутся темнее.