Она никому не расскажет.

========== Часть 13 ==========

7 октября, 1998

Дневник,

Это ничего не значит.

Драко

9 октября, 1998

Синяки наконец исчезают.

Она смотрится в зеркало рядом со столом Мадам Помфри по пути из больничного крыла обратно в общежитие. Обнаруживает, что от них практически ничего не осталось. Следы его пальцев пожелтели, а засосы уже совершенно растворились.

Теперь единственные следы, что ещё не зажили, остались на её губах, с того вечера у озера.

Она спешит сбежать от этих мыслей. Пытается отбросить этот вихрь воспоминаний, когда поднимается по первому лестничному пролёту, но не справляется. Совершенно не справляется.

Так трудно не думать об этом. Каждый раз, когда она говорит или шевелит губами, боль возвращается, и она вспоминает это давление, сначала такое неприятное, а потом такое нежное. Вспоминает оцепенение и боль в ногах — жёсткую, неприятную боль, которую приносит с собой холод воды. После того, как она вернулась с озера, они ещё долго оставались сине-фиолетовыми. Ей потребовалось провести ночью несколько часов в общей душевой, чтобы снова почувствовать их.

Она осознаёт, что Малфой вообще не дрожал. Ни капли.

К третьему пролёту она уже думает о том, как он дышал. Длинный, ровный выдох, согревающий её рот — так он выдохнул сразу перед тем, как отступить назад. Перед тем как отойти. Не говоря ни слова, он развернулся и ушёл, оставив её ни с чем, кроме новых следов, к которым она сможет возвращаться мыслями. С тех пор она не разговаривала с ним, и каждый раз, когда она бросает на него взгляд, он отводит глаза.

Она задаётся идиотским вопросом о том, всегда ли это будет так. Идиотским — потому что нет никакого всегда. Нет никакого этого. Это просто случайность. Закон Мёрфи на практике. Случайный научный феномен. Хаотичные столкновения двух тел среди ещё большего хаоса, окружающего их. Это просто случайность — что она жаждала прикосновения Малфоя — и наоборот.

Малфой — это просто способ справиться со всем этим.

И тем не менее, к пятому пролёту эти мысли исчезают, и она снова начинает тонуть в воспоминаниях.

17 октября, 1998

Квиддич.

Есть ли в этом вообще смысл?

Честно говоря, она никогда его не любила, но сейчас он и вовсе кажется ей совершенно бессмысленным. Это как наложить повязку на огромную резаную рану — теоретически, могло бы сработать, но с гораздо более скромным повреждением.

Но квиддич — это повязка на трупе Хогвартса. Если даже Гарри не может заставить себя играть — зачем тогда вообще устраивать какие-то матчи?

Тем не менее, сегодня днём она как-то оказывается на трибунах. Джинни заставила её прийти, объяснив это тем, что “Ты просто, кажется, не… пришла в себя. Ты знаешь — после…”

После инцидента с Малфоем. Если бы Джинни только знала, сколько у них было инцидентов.

В любом случае, она хотела сменить тему, поэтому согласилась.

И теперь она сидит на холодной, обдуваемой всеми ветрами трибуне Гриффиндор, на левой стороне поля, наблюдает достаточно скучный матч между — в основном, студентами четвёртого и пятого курса. Большинство старших студентов отказались, последовав примеру Гарри. Кажется, они могут пить, смеяться и веселиться, но квиддич — это уже слишком.

Пока всё, что Гермиона выучила за этот год — это то, что механизмы, которые помогают справляться, на самом деле не особенно помогают.

Она равнодушно сидит среди большой группы семикурсников, зажатая между Джинни и Симусом — которого она не простила. Но она не могла проклясть его, не объяснив, из-за чего, а объяснить тем более не могла.

Поэтому она злится молча, бросая на него недовольные взгляды.

Она вздыхает, наблюдая за тем, как игра снова приостанавливается из-за фола — эти четверокурсники действительно ужасны в квиддиче. Тем более если даже она это замечает, а она не знает правил. Она осознаёт, что раньше квиддич казался ей терпимым только благодаря тому, что она болела за Гарри.

Ну, благодаря этому, и ещё потому что было забавно смотреть, как близнецы Уизли то и дело сбивали Малфоя с метлы.

Её сердце раздувается, поймав сразу две эмоции — мучительно, потерянно. Болит при мысли о Фреде, и в то же время неожиданно согревается и возбуждается при мысли о Малфое. И она настолько разочаровывается в себе, что выбирает сконцентрироваться на боли.

Она опирается подбородком на кулак, чуть не засыпая, и снова фокусируется на вялотекущем матче. Размытые синие и красные цвета формы игроков проносятся перед её глазами, и её взгляд медленно перемещается на темные очертания крыш Хогсмида, виднеющихся вдалеке.

Она занята подсчётом дымоходов, когда впервые замечает это.

Это заставляет её моргнуть — чтобы получше сфокусироваться, и на мгновение она думает, что видела клок пыли или что-то вроде того, что-то, застрявшее между её ресниц. Но уже в следующую секунду она видит это снова.

Вдалеке, прямо перед Хогсмидом — где-то рядом с границей территории школы — она видит рябь в воздухе. Словно мираж. Она волнуется, как это делает вода, когда в неё бросаешь камушек. Небольшой контролируемый участок атмосферы.

Она садится прямо. Смотрит.

У неё перехватывает дыхание.

Это охранные заклинания.

Уже в следующую секунду она извиняется и сообщает, что у неё заболела голова.

— Только не опять, Гермиона, — Джинни кричит ей вслед, но она уже идёт по трибунам к лестнице.

Пока она спускается и выходит с поля, спотыкаясь о собственные ноги, она пытается вспомнить всё, что когда-либо слышала об охранных заклинаниях. Вспоминает уроки Флитвика и Королевский лес Дин.

Не то чтобы она отлично разбиралась в защитных чарах. Но она знает достаточно.

Неповреждённое заклинание точно не будет так волноваться.

Она отправляется в кабинет МакГонагалл.

Через пару месяцев после войны она как-то прочла в Пророке, что МакГонагалл сама заново наложила все защитные заклинания в процессе реконструкции Хогвартса. И если это так, их было бы нелегко одолеть.

Внутри неё вспыхивает очень специфический страх — тот, который она не чувствовала с того момента, как Гарри произнёс своё последнее заклинание в тот день. Это тот страх, который заставлял её держаться, пока они были в бегах. Тот страх, который удерживал её в живых, заставлял её ожидать опасности на каждом шагу.

В течение долгого времени она чувствовала его каждый день. Как голод, усталость или любое другое естественное ощущение.

Это не может быть хорошим знаком — то, что он вернулся.

Домашние эльфы и профессора украшают стены замка хэллоуинскими декорациями, но она едва замечает это, когда проносится мимо них. Она не останавливается, чтобы задуматься о том, является ли этот адреналин, который она чувствует сейчас, таким необходимым. Возможно, это та жалкая радость, которая приходит, когда ты чувствуешь себя нужной — чувствуешь, что делаешь что-то хоть сколько-нибудь полезное.

После войны в её повседневной жизни не было ничего подобного. Есть подозрение, что у неё может быть какое-то перманентное влечение к опасности.

Это объяснило бы Малфоя.

Она отбрасывает эти мысли и ускоряет темп, её сердце бьётся как сумасшедшее. Но её недолгое возбуждение обрывается, когда она обнаруживает, что охранные заклинания перед кабинетом МакГонагалл сияют золотом.

Она общается с кем-то другим.

Гермиона тормозит перед статуей грифона; для энергии, бьющей ключом внутри неё, не находится выхода.

Она добрых десять минут шагает по фойе перед статуей, сжимая руки в кулаки, чувствуя беспокойство — тревогу. Ослабленное защитное заклинание может разрушиться в любой момент. Всё то, что пытается проникнуть сюда, уже могло сделать это.