Я назвал её ёбаной сукой. Грязнокровкой и ёбаной сукой.

Я никогда даже Пэнси так не называл.

Она просто — она просто, блядь —

Пиздец.

Я хочу убить ее почти так же сильно, как и поцеловать ее.

Нет. Нет, я хочу сделать не это. Я не хочу целовать её. Я хочу, чтобы на моём матрасе остался отпечаток её тела. Я хочу снова услышать эти ёбаные звуки, которые она издавала тогда. И я хочу разрушить её жизнь.

То, что она, блядь, написала — ёбаный Мерлин.

Мне стоит вырвать эту страницу. Это просто какое-то дерьмо.

Но мне нравится смотреть на её хреновый почерк.

Не спрашивайте. Я, блядь, не знаю, почему.

Драко

6 октября, 1998

Девушки в общежитии смотрят на неё.

Они смотрят на неё, пока она одевается — смотрят на неё, пока она чистит зубы. Выражения их лиц пропитаны той самой жалостью, которую она ненавидит. Но они не смотрят ей в глаза. Они смотрят на её шею.

Она задаётся вопросом о том, почему не наложила чары на всё это. Думает, что и не будет.

В том, чтобы прятать эти следы, смысла нет.

Прошлым вечером Хавершим и МакГонагалл нашли её в совятне, свернувшуюся калачиком среди помёта и перьев, спящую — грязную. С засохшими слезами на щеках.

Она всё ещё расстраивается из-за того, как жалко это выглядело. Ей всё ещё стыдно за всё, что произошло вчера. Нотт был неправ. Она не жаждет внимания, она ненавидит его. И она не планирует привлекать его к себе, поддаваясь этим жалостливым взглядам и плача на чьём-то плече.

Она даже не собирается признаваться, как сильно болит ее горло.

Она собирается расправить плечи и двигаться дальше. У неё это отлично получается.

— Гермиона, пожалуйста — просто выслушай меня. Выслушай мою сторону —

До сих пор она молча игнорировала его, но чаша её терпения переполнилась.

— Нет, Рональд — у тебя нет стороны, — огрызается она, до того пугая Дина, сидящего рядом с ней, что он проливает яблочный сидр себе на колени.

Рон донимал её в течение всего обеда, пересел со своего места рядом с ней на место напротив, просто чтобы ей приходилось смотреть на него. К его чести, он, кажется, искренне не понимает, как она может злиться на него.

Он спас её, правильно?

Она фыркает, шумно хлебая свой собственный сидр, чтобы заглушить его оправдания. Гарри, который, кажется, жалеет его, говорит:

— Серьезно, Гермиона, это была просто глупая ошибка. Он хотел сделать как —

Она взмахивает своей вилкой, словно оружием.

— Гарри Джеймс Поттер, не смей говорить, что он хотел сделать как лучше. — и когда Гарри послушно закрывает рот — она сразу вспоминает, как Нотт показывал этот удар кнутом — она направляет свою вилку на Рона, который кажется совсем отчаявшимся.

— Ты. Тебе следует начать задумываться о том, какие последствия несут за собой твои действия. И ты должен начать вести себя в соответствии со своим возрастом. Ты поступил как трус, и ты сделал это, чтобы привлечь к себе внимание. И я прошу тебя не спасать меня, когда я в этом не нуждаюсь.

Пару секунд он молчит, ошарашенный её речью. Но затем он выдаёт:

— Мерлин, Гермиона — это просто Малфой —

И она мгновенно поднимается со своего места и выходит из-за стола, вешая на плечо свою испачканную чернилами сумку.

— Я собираюсь поучиться какое-то время. — говорит она. — приятного аппетита.

Уходя, она не может не скользнуть взглядом к столу Слизерин. Она знает, что его не арестовали. Знает, что его даже не наказали, потому что вчера вечером она сделала всё возможное, чтобы как-то убедить МакГонагалл в том, что это было просто недоразумение.

Но его нет.

Она пытается не позволить себе ощущать разочарование. Пытается заставить себя увидеть, насколько это смехотворно. Она должна как минимум чувствовать облегчение. Он вообще-то должен пугать её.

Но она явно окончательно сошла с ума — потому что он не пугает.

Примерно на полпути в библиотеку она понимает, что Рон может пойти искать её. И он уже достаточно унижен, чтобы очень долго торчать там, пытаясь извиниться.

Поэтому она меняет направление. Разворачивается на каблуках и отправляется обратно вниз по лестнице. Выходит через парадные двери замка, направляясь к тому, что стало её любимым местом.

Она не признаётся себе в том, что надеется, что он тоже может быть там — но без этого никак не объяснить трепет в её животе. Крылья бабочек, которых ей пока не удалось убить.

На улице холоднее, чем она думала, и она создаёт толстый вязаный кардиган, закутывается в него, спускаясь вниз по травянистому холму. Огромная бледная луна наблюдает за замком, словно белый глаз, и освещает землю почти так же хорошо, как солнце — днём.

Она смотрит, как её дыхание горячим паром поднимается в воздух. Обхватывает себя руками. Сглатывает — морщится от боли — когда замечает его очертания на берегу Чёрного Озера. Трепет в её животе превращается во что-то, больше похожее на безумный вихрь.

Это, наверное, ужасная идея.

Она знает, что он знает, что она здесь. Между ними что-то около пяти футов, и она видит, как напрягаются его плечи. Но она не позволяет себе затормозить, не останавливается, пока не оказывается совсем рядом с ним.

Ни один из них не хочет посмотреть на другого первым.

Они смотрят в темноту озера, слушая шум воды. Она знает, что должна заговорить первой, но ей оказывается нужна как минимум целая минута, чтобы решиться. Чтобы решиться сказать хоть что-нибудь.

— Привет, — говорит она. Чёрт возьми, это просто смешно. Глупая, глупая —

— Опять ты, — отвечает он. Это утверждение, не вопрос. И это всё, что он говорит.

Она смотрит на свои ноги. Шевелит пальцами внутри своих ботинок. А потом сдаётся и смотрит на него первой.

Он всё ещё смотрит прямо перед собой, поэтому она изучает его профиль. Его лицо исцеляется, но медленно. Мадам Помфри сделала всё возможное, чтобы ослабить результат действий Рона — опухоль спала, исчезли ярко-красные следы засохшей крови. Но синяки остались. Один глаз обведён чёрным, как у енота. Его губа разбита.

Но чем дольше она смотрит, тем лучше осознаёт, что в действительности её интересуют не синяки. Она прослеживает взглядом острую линию его челюсти. Любуется ей. Изучает изгиб его ресниц.

Она прочищает горло и отводит взгляд.

— А — эээ… запись пришла вовремя?

— Ты за этим пришла? — Малфой звучит недружелюбно. Напряжённо. — за благодарностью?

Она злится.

— Это не — нет. — она замолкает. Делает небольшую паузу, чтобы не позволить себе накалить атмосферу. — я не хочу, чтобы ты меня благодарил.

— Я и не собираюсь.

— Ну… хорошо.

— Хорошо, — говорит он.

Она открывает рот. Закрывает его. Они действительно будут вести себя так — так по-детски?

— Слушай, Малфой — я пришла сюда, чтобы —

— Забей.

На этот раз она не может унять волнение.

— Ты — я…

— Тебе стоит уйти.

И тут её дипломатичность заканчивается.

— Малфой, — огрызается она. — я пришла сюда не для того, чтобы терпеть твоё высокомерие. А теперь перестань дуться и начни, чёрт возьми, вести себя как мужчина! Я тут пытаюсь исправить ситуацию.

И Малфой поворачивается к ней, демонстрируя все свои синяки. Прищуривается.

— Вести себя…как…мужчина? — шипит он, в его голосе до ужаса много сарказма. Она жалеет о том, что выразилась именно так, но теперь уже поздно отступать.

— Да, — уверенно отвечает она, расправив плечи. — тебе пора вырасти.

Какое-то время он вовсе не двигается — единственное, она замечает, что его выражение лица немного меняется. Совсем чуть-чуть. А потом он полностью разворачивается к ней, наклоняясь так, чтобы компенсировать восьмидюймовый разрыв между его и её ростом.

— Знаешь, я был прав насчёт тебя, Грейнджер, — бормочет он, и его губы изгибаются с одной стороны, пока его взгляд изучает её губы. Исследует их. А потом он улыбается. И это грубая, злая, совсем недружелюбная улыбка. — ты действительно сука.