Она прочищает горло. Скрещивает руки на груди.

— Если хочешь.

Уголок его губ приподнимается в кривой ухмылке, точно так же, как в тот раз, и она старается подавить этот трепет в животе — пообрывать крылья этим бабочкам — когда он говорит:

— Если твоя цель — незаметность, тогда это… — он подражает тому, как она кивнула ему минуту назад, но с заметным преувеличением, — …возможно, не лучший вариант.

Она щурится на него, улыбается совсем недружелюбно.

— О, спасибо, я буду иметь это в виду.

Как же легко оказывается вернуться к их обычным спорам после —

После того, что произошло.

Она стирает фальшивую улыбку со своего лица, молча двигается, освобождая для него место на скамейке и избегая его взгляда. И Малфой не торопится садиться. Ну конечно. Тратит достаточно времени на то, чтобы обдумать это, сканирует её взглядом — она чувствует это, пусть даже не смотрит. И когда он всё-таки садится, он делает это так расслабленно, что ей хочется пнуть его по голени.

Он должен быть так же напряжён как и она, это было бы справедливо. Но, конечно, это не так. Это Малфой.

Она не может позволить себе упустить из виду этот факт.

— Ну что, Грейнджер? — он закидывает одну ногу на другую, лодыжкой — на колено. — почему мой завтрак стынет? — это немного смущает — то, что он разговаривает так, будто ничего не произошло. Она задаётся вопросом о том, планирует ли он отрицать это, и эта мысль выводит её из равновесия.

Тем не менее, она игнорирует это, начиная свою даже не до конца распланированную речь.

— Знаешь, надо признать, что мы оба просто люди.

— Отлично подмечено —

— Всё пройдёт гораздо более гладко, если ты не будешь говорить, пока я не закончу, — говорит она, глядя вдаль. Оказывается, она здорово придумала со скамейкой. Ей не приходится смотреть на него, пока она говорит.

Малфой усмехается, но затем замолкает, и она делает совсем небольшую паузу, прежде чем продолжить.

— Мы оба люди, и мы оба были немного пьяны в пятницу вечером. Можно с уверенностью сказать, что люди склонны поддаваться легкомысленным желаниям, когда пьяны, и я не думаю, что есть какая-то польза в том, чтобы переживать о том, что произошло. Тем не менее, ради нас обоих, я думаю, что очень важно, чтобы мы никому об этом не говорили, и даже между нами, чтобы мы никогда больше об этом не говорили. И, конечно, это никогда больше не повторится, хотя это и так понятно. Можем поклясться, если хочешь.

Она очень гордится собой, когда заканчивает говорить. Думает, что она предоставила очень дипломатичное и спокойное решение этой ситуации. Но Малфой продолжает молчать, и это истощает её гордость, заставляет её начать горчить.

Так горчить, что она в конце концов сдаётся, бросает на него косой взгляд.

Выражение его лица, как всегда, невозможно прочесть.

— И?… — спрашивает она через несколько секунд.

— Что “и”, Грейнджер? — говорит он наконец, и по его тону тоже ничего не понятно. — ты притащила меня сюда, чтобы выяснить, болтаю ли я о том, с кем целуюсь?

Она немного удивлена. Не уверена насчёт того, оскорблён он или находит это в какой-то степени забавным.

— Ну, нет, я просто —

— Хотела повторить? — их взгляды встречаются так неожиданно и так резко, что она вздыхает.

— Что?

Снова эта кривая ухмылка.

— Вот почему ты привела меня на скамейку для обжиманий, да, Грейнджер? Чтобы повторить?

Она ошеломлена, мягко говоря, путается в словах.

— Я — как ты смеешь —

Но Малфой тут же встаёт со скамейки, и вот уже его ладони — по обе стороны от того места, где она сидит, и он нависает над ней. Немного под углом. Так, будто он сейчас собирается отжаться. И их лица разделяют какие-то сантиметры.

— Ты могла просто попросить, Грейнджер, — бормочет он, и его голос звучит низко и смертельно, до такой степени, что она даже не уверена, пытается он соблазнить её или угрожает.

Её сердце яростно стучит в её груди, и она забывает, как дышать. Он так близко, что она чувствует запах всего, что она помнит с той ночи, и это возвращает ощущения и другие напоминания обо всём, что он делал. Обо всём, что он трогал.

Это, очевидно, демонстрация силы. Она знает, что он не идиот, чтобы считать, что она привела его сюда для чего-то большего. Но она невольно дала ему лучшее оружие из всех, что он когда-либо имел против неё.

И теперь он точно знает, как дёргать её за ниточки. Точно знает, как заставить её чувствовать себя некомфортно.

Малфой всегда любил заставлять её чувствовать себя некомфортно.

— Шаг назад, — требует она, но это выходит только шёпотом. — тебя могут увидеть.

— Это пугает тебя? — спрашивает Малфой, наклоняясь до невозможного близко. — что тебя увидят со мной? — его дыхание, пахнущее мятой и холодом, обдаёт её лицо. — Что тебя увидят — вот так… — он наклоняется ещё немного, так, что кончики их носов касаются друг друга, и это слишком знакомо. — …со мной?

Гермиона задерживает дыхание. Не знает, что ещё ей делать. Её нервные окончания горят, и её мысли растворились. Всё, что у неё осталось, это её грохочущий пульс и её онемевшие руки, бесполезно висящие по бокам.

— Да, — наконец признаётся она, зажмуриваясь как настоящая трусиха и пытаясь успокоить каждое невесомое существо, парящее внутри неё.

Малфой снова смеётся — глубокий, хриплый смех — над тем, как она скрипит зубами. Над тем, как напрягаются её мышцы.

— Что ты делаешь?

— Обрываю крылья бабочкам, — выдыхает она, зная, что он не поймёт.

Тем не менее, он снова смеётся, и этого достаточно, чтобы его верхняя губа коснулась её. Она распахивает глаза и шумно втягивает воздух.

— Пожалуйста, остановись, — почти беззвучно хрипит она.

И его глаза полуприкрыты, и его холодное дыхание скользит по её зубам, и она смотрит, как его губы вновь изгибаются с одной стороны, когда его язык показывается из приоткрытого рта. Всего на мгновение. Но этого достаточно, чтобы он успел коснуться её нижней губы.

Этого достаточно.

Достаточно для того, чтобы она потянулась к нему. Чтобы она притянула его ближе и приоткрыла рот. Достаточно для того, чтобы она совершенно потеряла контроль, в этот раз без помощи алкоголя.

Но он отстраняется.

Он выпрямляется, словно ничего не произошло. Словно он не был на волосок от того, чтобы снова поцеловать её. И он так спокоен, равнодушен и собран, что ей хочется бросаться вещами.

— Не беспокойся о своей репутации, Грейнджер, — он уходит. Вот так. Бросает последнюю фразу через плечо. — Как ты уже сказала, это больше не повторится.

И она остаётся сидеть там, чувствуя, как холод мрамора проникает сквозь её юбку — разъярённая и дрожащая. Сосуд с перемешанными эмоциями, катастрофа…

Сидит, сжимая эту уродливую фиолетовую тетрадь, вытащенную из его кармана, словно в тисках.

========== Часть 10 ==========

5 октября, 1998

Он знает.

Сейчас он уже должен знать. Точно так же, как она знает, что это последнее, что она должна была сделать. Линия, которую она не должна была пересекать.

Она провела всю ночь, листая его тетрадь, и уже к третьей странице она знала, что это не то, что она должна была читать. Это слишком личное. Слишком.

И это слишком много всего объясняет.

Изучив первые несколько пастельных лавандовых страниц, она нашла алкоголизм, плохое обращение, причинение себе вреда и сожаление. Очень, очень много сожаления. Жестокие родители. Передозировка наркотиков. Смерть.

Она собрала это всё воедино: это не так уж и отличалось от маггловской ситуации с условно-досрочно освобождёнными. Он должен посылать свои записи еженедельно — или, возможно, даже ежедневно — психиатру. Эти идиотки с пятого курса не были так уж неправы.

Но теперь она в ловушке.

Она не может отдать ему тетрадь. Он будет знать, что она украла её. Она не может не отдавать её. Его арестуют за то, что он не посылает свои записи. Она не может развидеть то, что уже увидела.