Никто в Гриффиндор не поддержит то, что она сделала. Что они сделали. Предубеждение слишком сильно. Она не может рассказать им. Не Гарри. Не Джинни. Совершенно точно не Рону.

Неожиданная, нежелательная картина того, как определённый разгневанный рыжий бросается на поиски определённого блондина, всплывает в её голове, и она сжимает свою переносицу, чтобы прогнать это наваждение.

Нет, правда причинит слишком много боли — как эмоциональной, так и физической.

И, приняв решение, она отодвигает полог.

Она была не права. Джинни не просто не спит, она сидит на соседней кровати, и вид Гермионы заставляет её подняться на ноги.

— Гермиона, — начинает она, но Гермиона поднимает руку, останавливая её, прежде чем она сможет произнести ещё хоть одно слово.

И выдаёт заготовленную ложь. Большую ложь. Такую, которую она не сможет забрать назад.

— Я не знаю, кто это был. Я была пьяна, было темно, и теперь всё кончено.

Сделано.

Джинни делает паузу, чтобы подобрать слова, прежде чем ответить, но Гермиона видит, что она немного разочарована. Ей интересно, на что она надеялась. На подходящего человека, которого Гермиона могла бы использовать как способ отвлечься после войны? На кого-то в духе Захарии Смит или Майкла Корнера?

Точно не на кого-то ослепительно светловолосого, с зелёным шёлковым галстуком и губами, которые изгибаются с одной стороны, когда он собирается сказать что-то жестокое — точно так же, как когда его язык обводит её нёбо.

Внизу её живота что-то начинает пульсировать, и она чувствует, как на её щеках проступает румянец. Ей нужно подумать о чём-то другом, срочно.

— Мне жаль, Джин, — говорит она. — Я бы рассказала тебе, но тут особо нечего рассказывать.

Джинни быстро прячет своё разочарование.

— Ну — предположим, что я рада, что ты смогла повеселиться, — это почти то же самое, что сказал Симус, и это заставляет её задуматься о том, действительно ли они все видят её как такую ходячую трагедию. Ей противна даже мысль об этом, но это идеальный выход из ситуации.

— Да, — она заставляет себя улыбнуться. — я тоже.

Они говорят о других вещах, пока одеваются, и какое-то время Гермиона испытывает облегчение благодаря тому, что проблема, кажется, решилась без особых усилий с её стороны. Но они уже на полпути к двери комнаты девушек, собираются отправиться на завтрак, когда Джинни бесцеремонно заявляет:

— Знаешь… мы всегда можем использовать Омут памяти.

Гермиона останавливается на первой ступеньке лестницы.

— Что?

— С твоей памятью, — говорит Джинни. — чтобы мы смогли выяснить, кто это.

— О… я… — дерьмо. — я не особо думала о —

— ГЕРМИОНА! ДЖИННИ! — это Рон кричит с подножия лестницы, спасибо ему большое. — идём, мы пропустим завтрак!

И она хочет броситься в его объятия, она так благодарна. Но, пока они идут по коридорам, ей приходится напомнить себе о том, что она в безопасности только на какое-то время.

Джинни ещё вернётся к этому разговору.

Ей приходится повторить это снова за завтраком в Большом Зале, в этот раз с дюжиной нетерпеливо глядящих на неё гриффиндорцев.

Они тоже разочарованы, явно надеялись на сплетню получше.

Если бы они только знали, думает она. Это было бы лучшей сплетней в жизни большинства из них.

— Вот и всё, — она пожимает плечами. Некоторые из них сразу отворачиваются и начинают говорить о чём-то другом, и она выдыхает с облегчением.

Гарри улыбается ей.

— Молодец, Гермиона.

Значит, он тоже. По крайней мере, ей сочувствуют.

Рон — единственный, кто находит для неё какую-то колкость, и, наверное, она ожидала этого.

— Тебе стоит быть осторожнее, — говорит он, жуя варёную картошку и как бы демонстративно не глядя на неё. — кто-то мог воспользоваться этим.

— Рон! — Джинни хлопает его по руке.

Он, впрочем, не забирает это назад, и Гермиона не спорит с ним, как она сделала бы это в другой ситуации. Что угодно, чтобы закрыть эту тему.

Она напряжена, пока Дин не начинает разговор об их с Симусом последнем пранке над Пивзом — они как бы назначили себя новыми Фредом и Джорджем. Это хорошо. Хогвартс отчаянно нуждался в беззаботности.

Тем не менее, мысль о Фреде заставляет сжаться что-то у неё внутри.

Она уделяет всё свое внимание стоящей перед ней тарелке со шпинатом и яйцами, тянется за солью, отпивая из своей чашки немного тыквенного сока.

Чуть не давится им.

Малфой. Он стоит у входа в Большой Зал, и она потратила всё это время, готовясь ко встрече с друзьями и их вопросам, и у неё вообще не осталось времени на то, чтобы подготовиться к нему.

Её взгляд прилипает к нему, словно муха к сахару, она смотрит, как он идёт, спрятав руки в карманы брюк — она теперь знает, каково чувствовать эти руки на себе, хотя совершенно не планировала этого. Он садится с краю стола Слизерин, как обычно.

Он не смотрит на неё. Ни на кого не смотрит, на самом деле, просто подтягивает к себе одну из тарелок и снова достаёт эту смехотворно фиолетовую тетрадь.

И она понимает…

Словно молния, ударившая точно ей в голову, к ней внезапно приходит осознание того, что вне зависимости от того, сколько времени и сил она потратит на то, чтобы правда никогда не увидела свет, она — всего лишь половина уравнения.

Липкое ощущение беспомощности разливается у неё внутри.

Что если он расскажет кому-то? Что если он уже рассказал кому-то? Что если — что если он пишет об этом в своей чертовой фиолетовой тетради?

У неё внезапно совершенно пропадает аппетит. Она сообщает об этом друзьям, когда выходит из-за стола, чувствуя, что вот-вот упадёт.

Она должна что-то сделать.

Она должна.

Она не может просто сидеть и ждать, пока её мир развалится на кусочки.

Разглаживая свою юбку, она меняет направление так, что теперь она идёт по главному проходу к золотым дверям, заставляя себя проглатывать свою панику. Малфой примерно на полпути между ней и выходом, и у неё есть половина этого пространства, чтобы поймать его взгляд.

Она тормозит. Идёт расслабленно — изо всех сил старается не выглядеть странно. Шаркает ногами, чтобы произвести побольше шума.

Но только когда у неё остаётся около полуметра, он наконец поднимает взгляд.

И, глядя ему в глаза, она так поражается, что почти забывает, что она вообще делает. Его

веки полуопущены. Его взгляд тяжёлый. Острый. В нём — всё, но ничего из того, что она может понять, и по выражению его лица невозможно угадать его эмоции, как обычно.

Она колеблется. Нарушает свой осторожный ритм и останавливается, только на мгновение. И затем она собирает все свои силы и старается как можно незаметнее кивнуть в сторону выхода.

Малфой изгибает свою тёмно-русую бровь, и она кивает ещё раз, на всякий случай, прежде чем пройти мимо него к выходу из Большого Зала.

Её нервы напряжены, и, когда она оказывается вдали от воскресной толпы, она делает вдох, а затем три быстрых выдоха, словно рожающая женщина. Всё, что она осторожно планировала, свелось к нескольким потрясающим секундам паники, и всё потому что она не планировала его.

Чёрт её побери, почему она не подготовилась к нему? Любой логичный человек сделал бы это. И ей всегда нравилось считать себя логичной.

Чёрт.

Каким-то образом она оказывается во дворе, в котором практически никого нет, хоть в чём-то ей повезло. Впрочем, она не доверяет своей удаче, поэтому она проходит вперёд и заворачивает за угол к скрытой нише в стене, в которой она часто замечает целующиеся парочки.

Это иронично.

Опустившись на мраморную скамейку, она ждёт.

Конечно, вполне возможно, что он не придёт. Вполне возможно, что он находит её смехотворной и жалкой и что он всё ещё сидит там, наслаждаясь своим беконом, и —

— Я могу дать тебе совет, Грейнджер?

Она вздрагивает, когда его тень падает на неё. Сегодня он в джинсах — она не помнит, чтобы когда-либо видела его в джинсах. В джинсах и тёмно-синем вязаном свитере. На этот раз он одет по погоде.