Она издаёт свой собственный звук — какой-то отчаянный стон, она даже не знала, что способна на что-то подобное, и она хочет его ещё ближе, хотя и не знает, почему, и их языки встречаются, заставляя его крепче сжать пальцы в её волосах. Крепко ухватиться за них, притягивая её так близко к себе, как это только возможно. Усилить это напряжение между ними.

И именно тогда она понимает, как сильно она этого хочет. Где-то между его языком, изучающим её рот, и его ресницами, касающимися её. Между хрустом стекла под их ногами и холодом его прикосновения. Она — она хочет этого.

Её дрожащая рука отпускает его галстук. Скользит по его шее. Он вздыхает. Выпутывает пальцы из её волос. Обнимает её за талию, прижимая ближе.

Он холодный. Он такой холодный. Почему он —

Он разворачивает их. Прижимает её спиной к одному из книжных шкафов. Притягивает её ближе и снова толкает назад, пока целует её снова и снова. И ей становится тепло, неожиданно — жарко — и он на вкус как — как что-то очень хорошее — и её сердце бьётся в безумном темпе, и её мозг уже совершенно не работает, и какой-то жар пульсирует внутри неё, и она не — она не — она не может принять это ощущение его тела так близко к её. Это удивительное ощущение чего-то твёрдого, прижимающегося к внутренней стороне её бедра, и быстрое биение его сердца совсем рядом с её грудью, и —

Он отрывается от её рта, его губы ищут что-то другое, что-то новое, и её точно никогда так не целовали. И вот он уже там, где бьётся её пульс — совсем рядом с яремной веной, и она лениво думает, что он бы сейчас мог разорвать её горло зубами, если бы захотел. Но это его язык — ох — его язык проскальзывает вдоль вен на её шее, сначала вверх, а потом снова вниз, то и дело останавливаясь, чтобы согреть её кожу губами — всосать её. Она чувствует, как на коже остаются следы. Чувствует, как растворяются остатки рациональных мыслей. И звуки — влажные и пошлые, и его губы совсем рядом с её ухом, его бёдра прижимаются к её, и она не может, она не может, она не может, она —

Одна из летающих книг промахивается мимо полки и врезается в стену.

Малфой, испугавшись, отшатывается назад, и ей приходится схватиться за один из шкафов, чтобы не упасть, оставшись без опоры в виде его тела. У неё по спине бегут мурашки. Кожа кажется слишком чувствительной. Её губы дрожат. Её грудь часто вздымается.

И она просто смотрит на него, потому что слова отказываются формироваться у неё в голове.

Он проводит рукой по растрёпанным волосам — это она сделала? Поправляет галстук и выправляет рубашку. Немного подтягивает её вниз — ох.

Какое-то время он просто стоит, восстанавливает дыхание. Но когда он открывает рот, чтобы заговорить, окончательное осознание произошедшего сваливается на неё, и она оказывается просто не в состоянии слушать его, что бы он там ни хотел сказать. Не в состоянии разбираться в том, что произошло за последние десять минут.

Поэтому она убегает.

========== Часть 8 ==========

3 октября, 1998

Дневник,

Я…

Ну, это так-то не ваше дело, правильно? Что касается вашего вопроса: “Перечислите какие-нибудь запахи, которые успокаивают Вас. Подумайте над тем, чтобы расставить их около Вашей кровати перед сном.”

Не говорите мне, как мне организовывать своё спальное место. Но, если вам так интересно — ромашка, тиковое дерево и сосна. Я бы назвал мяту, но она мне надоела.

На сегодня всё. Я уверен, что потом вы отчитаете меня за это.

Драко

3 октября, 1998

Это похмелье.

Не худшеё в её жизни — но прямо сейчас оно точно кажется худшим. Она просыпается в липких от пота простынях, её волосы — влажные и спутавшиеся, боль пульсирует в её висках.

На улице пасмурно, спасибо Мерлину, но даже бледного света, проникающего сквозь шторы — слишком много. Он заставляет её щуриться.

Она хочет остаться в кровати. Лежать в ней весь день и навсегда отказаться от сливочного пива. Хочет собрать воедино свои воспоминания о вчерашней вечеринке и понять, сколько точно она выпила. В любую другую субботу она могла бы так и сделать.

Но мадам Помфри ждёт её — на самом деле, меньше чем через час — и когда она выбирается из кровати, с её животом что-то идёт не так. Она срывается в уборную, врезаясь в углы и держась за голову.

Она, на самом деле, начинает работать в больничном крыле только на следующей неделе, но сегодняшний день был указан как тренировочный. Она не позволит себе пропустить его из-за заработанной по собственной глупости мигрени.

Избегая зеркал всеми возможными способами, она использует свою палочку, чтобы умыться, одеться и привести в адекватный вид свои волосы, которые сейчас, несомненно, представляют из себя что-то вроде совиного гнезда. Справиться с лестницей, ведущей в гостиную, сложнее, и ей приходится всё время держаться за стену, чтобы удержать равновесие.

Гостиная находится в полнейшем беспорядке. Конфетти и ленты валяются по полу. Пустые бутылки загромождают решительно все горизонтальные поверхности. На рубиново-красном ковре — всевозможные пятна. И всё же, большинство гриффиндорцев уже проснулось; они сидят среди этого хаоса, разговаривают, попивая чай, и наслаждаются тягучим субботним утром.

Она вздыхает, взмахивая палочкой, чтобы привести комнату в нормальный вид, и проходит к пустому дивану в углу, чтобы выпить пару чашек эспрессо.

Она смотрит на свои колени, подпирая лицо рукой, и одна чашка уже выпита, когда она начинает чувствовать на себе чужие взгляды.

Она поднимает взгляд — быстро, планируя сделать вид, что ничего не заметила. Но они все смотрят на неё. Все. Дин, Симус, Парвати, Гарри… каждый уже проснувшийся гриффиндорец. Они даже не пытаются это скрыть.

Она напрягается, усаживаясь прямее. Они никогда раньше не видели её пьяной? Прошлой ночью не случилось ничего скандального. Ничего такого, чтобы она заслужила это. Каждый из них выглядит примерно поровну озадаченным и шокированным.

— Что? — огрызается она. — у меня что-то на лице?

Достаточно долго никто не говорит ни слова, но им хватает смелости продолжать смотреть на неё, совершенно не смущаясь. Наконец, Гарри нарушает тишину.

— Чуть ниже… — бормочет он.

Это удивляет её. Так вот, в чём дело? Что-то у неё на подбородке или на шее? Что, пятно? Рвота, не дай бог? Даже если она, это не стоило бы того, чтобы они смотрели. Чтобы они так смотрели. Она недовольно фыркает, поднимаясь на ноги, и осушая ещё одну чашку горького эспрессо.

Она подходит к длинному наклонному зеркалу над камином, бормоча:

— Судя по выражению ваших лиц, у меня там какая-то зияющая ра…

Она чувствует себя так, будто на неё переворачивают ведро с ледяной водой. Нет — это словно её бросили в ледяной бассейн. Ощущение падения и шок от холода, всё сразу.

Она думала, что это сон.

Унизительный, неприемлемый, странный, неизвестно откуда взявшийся сон, который она решила похоронить глубоко в себе, о котором она решила никогда больше не думать. Игнорировать.

И всё же, вот оно — доказательство того, что она не просто не может спрятать это, но что это… реально. Это произошло.

Доказательство в форме тёмно-синих засосов, красующихся по обе стороны её шеи.

Она охает. Роняет свой эспрессо и пятится назад, автоматически применяя маскирующие чары, прежде чем хоть одна мысль проникает в её затуманенный разум. Прижимает ладонь к горлу, прикрывая его на всякий случай.

Но они уже видели.

Она бросает на них испуганный взгляд, и её щёки вспыхивают, когда она видит, как Симус смеётся и пихает Дина локтем.

— Отлично сработано, Грейнджер — наконец-то и ты повеселилась, — и это заставляет Дина засмеяться, и теперь эти двое совершенно бесполезны.

Она переводит взгляд широко распахнутых глаз на Гарри, её рот открывается и закрывается, пока она отчаянно пытается придумать хоть какое-то оправдание. Часть её ненавидит себя за то, что раньше она была такой правильной. Иначе бы это не привлекло столько внимания.